– Нет, – отправляю в рот колечко огурца и жую с резким «хрум-хрум». – Я просто не люблю скрывать то, чего хочу. А хочу я… – вдыхаю и жду, когда она обернется через плечо, – тебя.

– Больной, у вас дыра в боку, – она ставит передо мной чашку с горячим напитком, а сама отстраняется и отходит к двери. – Я пойду. Не буду тебя… искушать.

И исчезает в коридоре, оставляя меня с диким жаром в трусах и темными мыслями в голове.

– В шкафу возьми футболку! – кричу вслед и откидываюсь на стену, утыкаясь затылком в край настенной лампы. Рычу от боли в голове, спине и штанах. Я хочу пойти за ней, но понимаю, что швы разойдутся, стоит только качнуть сильнее бедра и потянуть Веру на себя. Он одних мыслей в рту просыпается вулкан, кажется, что я сейчас огнем дышать начну.

Нет, нужно терпеть, завтра я должен быть в форме. Да и Вере нужно время, я вижу, как ей сложно ко мне привыкнуть, как дергает ее прошлое, как в глазах искрится старая боль. Я должен быть терпеливей.

Но, когда сбрасываю посуду в мойку, смахиваю на ладонь крошки со стола и нехотя топаю в гостиную, чтобы завалиться спать, я нахожу булавку на диване, завернутую в калачик и укрытую полосатым пледом, что связала мне Настюха. Булавка решила, что мне здесь будет неудобно, и оставила мне широкую постель наверху. Я хочу поднять ее, заставить послушаться, но, потянувшись к плечу, понимаю, что девушка уже крепко спит, а я – сейчас инвалид и отнести ее сам не смогу. Хотя она и перышко, но прострелы под ребром дают о себе знать.

Направляюсь к лестнице, и в голову врезается жуткая мысль, бросающая меня в лютый холод. Вера утром сбежит. Я буду сладко спать, а она шмыгнет в дверь, и я ее не найду больше. Потеряю навсегда. Нельзя этого допустить. Не отпущу. Вместе влезли в это дерьмо – вместе и выберемся.

Диван не лучшее место для моей больной спины и большого роста, но я его покупал не для лилипутов – поместимся. Аккуратно ложусь рядом с Верой, прижимаясь к узкой спине. Рука сама тянется к плоскому животу, даже через ткань футболки чувствую, какая гладкая у девушки кожа. Мне и укрываться не нужно – она такая горячая, как только пар не идет.

Стояк на всю ночь обеспечен, потому я стараюсь не двигаться, закрываю глаза и заставляю себя отключиться. Фокусируюсь на ноющей боли в спине, чтобы прогнать кровь куда-то в другое место, не в пах, но оно, зараза, не помогает. Нихрена не помогает. Девушка так вкусно пахнет, так тихо дышит, что у меня мурашки идут по телу от ее близости.

Веру из своих объятий не выпускаю всю ночь, даже в дреме. К утру она от моего жара покрылась испариной, тонкий трикотаж облепил ее соски, и мне в полутьме их отчетливо видно. От скрипа моих зубов можно проснуться, но булавка так устала, что даже не пошевелилась ни разу. Только неосознанно переплела наши пальцы и сдвинула мою руку ниже.

Издевается.

Засыпаю я под утро. Затекший, злой, усталый.

А просыпаюсь от ощущения жуткого распирания в паху. Такого острого, что хочется кричать.

Вскакиваю на постели и упираюсь в стальной горячий взгляд Веры.

– Ты температуришь, Вульф, – она ведет рукой по лбу и наклоняется к губам. Целует невесомо и снова удаляется. – Я выйду ненадолго, нужно купить кое-что.

– Нет, – выдавливаю с хрипом и пытаюсь схватить ее за руку, но девушка отходит еще дальше. – Я тебя одну не отпущу.

– Но тебе нужны лекарства, Игорь.

– Мобильный подай.

Девушка прищуривается, но все-таки приносит телефон. Я набираю старого друга, а сам не свожу с булавки глаз.

– Гроза Младший, какими судьбами? Решил вытащить на вечеринку, как года три назад?

– Давид, долго будешь вспоминать? – ржу и подмигиваю Вере. Она складывает руки на груди и прислоняется к стене. Вслушивается в каждое слово, как только не ведет ухом, словно кошка.

– До старости, болван! – бурчит наигранно Давид. – Чего звонишь, Младший? Случилось что-то? – в голосе Аверина всегда слышна улыбка. Он даже умирать будет с улыбкой.

– Да немного шкуру порвал. Поможешь?

Врач ненадолго замолкает, будто обдумывает, как мне помягче отказать. Я слышу, как стучат его дорогущие каблуки, как шуршит одежда. А затем хлопает дверь, и в уши врывается шум улицы. Он уже в пути, в этом весь Давид. Всегда готов прийти  на помощь, иногда даже тогда, когда ты в ней сам не нуждаешься. Но Аверин всегда в курсе, где, что и с кем происходит.

– Я уже выехал, буду минут через тридцать. Нужно к сложной пациентке заехать – это недалеко от тебя.

И отключается, без прощания и расшаркивания.

Отдаю Вере мобильный, а сам пытаюсь встать. До приезда врача нужно в душ сходить, а то я воняю, как старый волк, да и стояк жить мешает. Придется передернуть тихонько, чтобы булавку не тревожить. Потерплю без секса пару дней, пусть она все-таки привыкнет ко мне. Привыкнет к самой мысли, что я рядом.

Смотрю в ее стылые глаза и хочу сказать спасибо, что не ушла утром, что доверилась, но не решаюсь. Когда-нибудь скажу.

– Я в душ. Сваришь кофе, Вер?

Она кротко кивает и поджимает губы.

– Ты хорошо спала? – ступать больно, но я все-таки выравниваюсь и подхожу ближе, приподнимаю пальцами острый подбородок.

– Удивительно хорошо, – шепчет Вера и прикрывает веки, пряча за густыми ресницами плавненное серебро.

– Я старался не мешать, – целую ее, также невесомо, как она меня до этого, и бреду в ванную.

Глава 39. Вульф

Воздух наполнен теплой влагой. По кафелю рассыпались бисеринки испарины. Вера купалась: кран в душе все еще капает. Аромат не моего шампуня кажется нереальным, волнующе-тревожным, щекочущим ноздри, посылающим в живот новые вихри желания. От слабости и скручивающей похоти еле иду вперед.

Нужно просто стащить трусы и забраться под воду – должно полегчать. Кожа, и правда, горит, словно я заразился гриппом. Не хватает только слечь.

Включаю кран, встаю к пластику и, прижимаясь лбом к стене, приклеиваю ладони на гладкую поверхность над головой. Вода скользит по телу холодным лентами и, отталкиваясь, разлетается в стороны веерами брызг.

За спиной очень тихо скрипит задвижка, и в поясницу толкается прохладный воздух. Я замираю, как будто меня облили азотом, не могу шевелиться, потому что знаю, кто там за спиной, и это до безумия волнует.

Теплые руки скользят по влажной коже, массируют мускулы и, огибая рану, пересчитывают узелки позвоночника, рисуют что-то на лопатках. Меня трясет до бликов под веками, до невозможности терпеть такую пытку.

– Ву-у-ульф… – шепчет Вера и целует  в центр спины, как раз туда, где ошалело бьется сердце. Девушка одной своей близостью превращает меня в оголенный провод под напряжением.

Сцепляю зубы, но не поворачиваюсь. Мне хочется сжать булавку в объятиях, до хруста косточек, до ее сдавленного вздоха, но нужно сейчас оттолкнуть, потому что с меня тогда мало будет толку. Я должен защитить маленькую, чутье подсказывает, что Марьян еще покажет себя, а найти нас не составит труда. С его-то связями.

Вера ведет ладонями по рукам вверх, прощупывая трицепсы, захватывая кисти, и, опускаясь на голову, вплетает пальцы в волосы до сильной отрезвляющей боли. От этого у меня еще сильнее наливается кровью пах.

Ласковые прикосновения плетут из меня невозможное податливое существо, я готов в этот миг, что угодно Вере пообещать, а когда она заводит руки вперед и касается средоточия жара, я не сдерживаю стон и резко поворачиваюсь к ней лицом. На миг вода застилает глаза, на ощупь нахожу горячие приоткрытые губы и не дышу. Не двигаюсь. Только до дикости кричу в поцелуе, как хочу ее всю.

Язык немеет от ярости и желания достать до глубин горячего рта, показать свою привязанность булавке. Чтобы она чувствовала, насколько сильна моя любовь, если не верит на слово, что так может быть. Я люблю, я уверен. И это не прихоть, не влюбленность. Нет. Это было со мной всегда. Это – как любовь, которая записана в вечности крупными буквами, выжженными на обложке книги «Жизнь Игоря Грозы».

Хочется с поцелуем стереть всех моих прошлых баб, каждое прикосновение, подаренное не ей, удалить из памяти каждый оргазм, что случился с другой. Хочу очистить себя от прошлого, потому что она одна такая. Настоящая и единственная. Моя Вероника. Моя Вера, что подарила мне надежду.

И ее голос. Широкий в палитре звуков, глубокий в уникальном тембре. Пусть я не понимаю, как нам теперь выступать с группой, ведь для девушки это опасно, нельзя мелькать и привлекать к себе внимание. Но я горжусь собой, что нашел ее, не прошел мимо, услышал, разглядел в образе гламурной девочки на концерте настоящую Звезду. Только мою Звезду. Хочу, чтобы мои песни пела только она, если не она – то никто и никак.

– Ву-у-ульф, – задыхаясь от ярости моего языка, Вера отстраняется и повисает на шее, впивается ногтями в кожу, оставляя полумесяцы. – Я с ума от тебя схожу, Гроза Младший.

– Я уже сошел. Из-за тебя, Булавка Звездная.

Она кладет ладони мне на щёки, смотрит пронзительно, облизывает свои губы коротким движением и, топая кончиками пальцев по шее и груди, оглаживает ладонью мой живот и, срывая руку ниже, ласково проводит вдоль налитого ствола и захватывает его в кольцо. А затем, улыбнувшись на мой сдавленный «ох»,  встает на колени передо мной, отчего я почти теряю нить реальности. Меня так колбасит, что не передать словами.

– Уверена? – провожу большим пальцем по острой скуле, цепляю припухшую нижнюю губу, оттягиваю немного и позволяю ей вернуться на место. Вера подхватывает подушечку и соскальзывает языком вниз, рассыпая по телу тысячи приятных иголок.

Она не отвечает, просто склоняется, вода льется ей на темечко, насыщая ее золотой блонд медью. Вера сначала ласкает пальцами, изучает, рисует линии и зигзаги. Я подрагиваю и хриплю в потолок душевой кабины. Одной рукой упираюсь в стену, вторую запускаю в короткие мокрые волосы булавки и хватаю, хватаю… губами воду, воздух, страсть...