– Доберемся своим ходом, – вступает Игорь. – Не ждите, мы немного задержимся.

– Но к Новому году вернетесь? Мы же трассу открывать будем.

– Конечно, – уверенно говорит Гроза, а я вздрагиваю и следующие несколько часов прокручиваю в голове ужасные события моего прошлого.

Глава 66. Звезда

Ранее

Сны давно ко мне не приходят. Только кошмары. Только мрак, что бесконечно душит, душит, душит…

То пламя стоит столбом, и копоть отравляет легкие, то сильные руки сдавливают бедра, и яростные толчки  начиняют тело нестерпимой болью.

Ненавижу себя. Ненавижу его. Весь мир.

Никогда не подчинялась, никогда не сдавалась, не могла отключиться и просто забыться, как другие девчонки. Они все хором советовали расслабиться, переждать, а я НЕ. МО-ГЛА! Я не понимала, как можно отключить сознание, когда тебя таранит зверь.

И не пойму.

Распахиваю глаза: в окно светит полная луна, а мерный вой ветра набрасывает на плечи легкий трепет. А вдруг нас найдут? А вдруг поймают?

Мне нужно выжечь из себя воспоминания и прогнать страхи. Выцарапать, выскоблить, чтобы пойти дальше, чтобы суметь просто шевелиться и не застыть от мерзости, что проникла в каждую клетку тела. И стоит опустить веки от усталости, я снова вижу страшные голубые глаза, шрам на брови и перекошенную ухмылку рта.

Ненавижу. До дрожи ненавижу. Яростно. Убью тварь. Я лучше умру, чем снова попаду в его лапы.

Прижимаю к округлому животу ладони и поворачиваюсь к стенке. Тесно, жарко, ночнушка неприятно прилипает к телу. Мы с Женькой спим на одном диване, но хорошо хоть не на полу и не в лесу, как в прошлом месяце.

Марина Леоновна не хотела пускать нас в дом, сказав, что бродяжки – это не ее забота, но потом подслеповато уставилась на Женькин большой живот и молча отошла в сторону. Хоть и ворчливая старуха, но очень добрая. И чистые вещи нам нашла, и накормила, и даже не гнала, как другие.

Мы перебиваемся у нее уже вторую неделю. Жизнь здесь напоминает о деревне, родителях, друзьях. Бывших… Я часами давлюсь слезами, кусаю ладонь, чтобы заткнуть себе рот. Никто не должен услышать мои страдания. Не время и не место для слабости, не позволю себе сломаться.

Женя неожиданно дергается  в постели и, натягивая одеяло, болезненно стонет. Меня прошивает ужасом.

– Ты как, подружка? – шепчу, осторожно притрагиваясь к ее худому плечу. – Что-то приснилось?

– Ника-а-а, – она тяжело дышит, в глазах стоят слезы и ужас. Девушка дрожит всем телом и некрасиво складывает губы, – у меня воды отошли…

– Рожает она, – брякает в проходе хозяйка. Невысокая фигура Марины Леоновны кажется мороком, что пришел меня забрать в преисподнюю. Между лопатками режет острым холодом, будто кто-то чиркнул осколком по спине. Ярко и резко загорается лампа на потолке, отчего я жмурюсь и кулаком стираю подступившие слезы.

А старушка ворчит:

– Сюда иди, Вероника, помогать будешь. Я со своими глазами мало на что способна теперь. Придется тебе роды принимать.

– Но я... – выбираюсь осторожно из постели, чтобы не задеть девушку и лишний раз не тревожить, но она все равно вскрикивает от боли. Бормочу, сжимаясь от страха: – Я не смогу…

– Ну, значит, помрет подруга, да и ребенок не выживет.

– Учите, я все сделаю, – сдавливаю кулаки и морщусь от сильного удара в животе. Ребенок тревожится, у меня шестой месяц как раз, и так хочется дотянуть хотя бы до седьмого, как у Жени. Вдруг есть шанс, что малыш выживет.

Меня крутит от волнения, но я быстро собираюсь: несколько глубоких вдохов, несколько шагов, несколько полных ладоней холодной воды в лицо – и я могу существовать дальше. После крови на моих руках и застывшего в углу охранника, которого я задушила во сне много дней назад, я просто обязана быть сильнее. Я уже не загнанная девчонка, что набрала номер почти незнакомого мужчины в надежде найти поддержку и плечо, а позвонила прямо в ад. Я стала мертвой при жизни, и шла дальше только ради той маленькой частички света, что билась у меня внутри.

Я бежала из деревни, чтобы сохранить невинность.

Но не взял один, забрал другой.

Это осознание бросает меня на стену, а я собираю последнюю волю в кулак и иду дальше, в комнату, где мучается моя близкая подруга. Ей сейчас намного сложнее. Дед говорил, что сила во мне богатырская. Хоть я и не мужчина, богатырем мне точно не стать, но я выживу вопреки всему.

Слушаю наставления женщины, готовлю нить, иглу, спирт, приношу побольше теплой воды в широкой миске, включаю лампу над столом, застилаю пеленкой. Успокаиваю себя, что, если бы все это началось на улице, было бы намного хуже. Мы с Женей много прошли, пока скрывались. Неужели, после стольких мучений, не спасемся?

Когда Женя кричит и поднимается на кровати на руках, тужась и краснея, я чувствую, как сильно напрягается и каменеет мой живот. Молюсь. Бесконечно. Просто шепчу подряд все молитвы, что подкидывает память. А ребенок бьется в животе и отнимает у меня последние силы.

Затем несколько часов изнурительных родов, и, когда Женин малыш оказывается у меня на руках, я понимаю, что все не зря. Он крошечный, помещается на полторы ладошки, голосистый, а глаза будто две черные бусины.

– Женя, у тебя сын, – шепчу и хочу приложить ей к груди, но она вцепляется в локоть.

– Спаси его, Ника. Сохрани, пожалуйста. Спрячь. Он не Марьяна, этот зверь не прикасался ко мне никогда, – девушка откашливается, и ее кисть как-то нелепо слетает на постель.

– Мы вместе спасем его, – шепчу и наклоняюсь, чтобы дать ей малыша, но  меня останавливает Марина Леоновна.

– Не  нужно, – показывает женщина в сторону. – Положи под лампу ребенка и помоги подруге. Еще не все, – она показывает на Женю, что жутко закатывает глаза и страшно хрипит.

– Что с ней? Я не понимаю. Пожалуйста...

Делаю все, что говорит мне женщина, выполняю указания молча, методично, даже пальцы не дрожат. Руки в крови, ноги еле передвигаются, но я все равно не сдаюсь. Ради подруги, ради единственного близкого мне человека. Женя сильно порвалась, кровотечение не останавливается, я со слезами пытаюсь зашить, причитая, что спасу, что помогу, что мы вырастим ее сыночка...

Но Женя даже не дергается, когда я по живому штопаю раны, а потом слабо говорит:

– Я вынашивала его для Ирины… – с этими словами на губах застывает, каменеет и опадает, а я с ужасом понимаю, что осталась одна.

Я не помню, кричала или нет. Я ничего не помню и не понимаю. Кто такая Ирина? Зачем ей ребенок?

И, когда дверь распахивается, когда пожилую женщину отшвыривают в сторону боровы Егорова, а меня тащат за волосы, я уже ничего не чувствую.

Потом тысячи ударов по лицу, до кровавой юшки из носа. Яростный рев Марьяна над ухом и бесконечные толчки в меня, будто кинжалы.

После родов подруги через час, а может, два, мой ребенок родился мертвым, а я долго лежу на грязном полу в крови, обнимаю холодное тело моей девочки и хочу умереть.

И я умерла.

Когда услышала крик чужого ребенка, а меня потащили в машину.

Глава 67. Вульф

Наше время

Письмо помялось, пока Вера рассказывает мне, как они с Женей бежали, как их потом снова поймали.

Это просто не укладывается в голове.

Я безумно трощу зубную эмаль, чтобы не орать и не сойти с ума. Как моя девочка все это пережила? Как?

Не будет пощады, не будет сомнений. Я просто убью эту суку, Марьяна, голыми руками.

Пусть садят.

Пусть казнят.

Плевать.

Такие твари не должны жить.

И потом меня осеняет.

– Для Ирины, говоришь, носила? Дочери Марьяна? – переспрашиваю, и холодный ток пробивает от поясницы до лопаток и почти сворачивает шею, будто кто-то пытается вырвать мне позвоночник.

– Скорее всего, – Вера устало пожимает плечами и встает с лавки, на которую мы сели перевести дух после плохой новости. Пока рассказывала – моя булавка держалась, а сейчас, словно из ее тела вынули кости: осунулась. Она ужасно бледная от недомогания, похудела сильно, вчера пряталась в ванной, когда из носа у нее пошла кровь, и это пугает. Все эти трудности истощили ее безумно, а я ничего не могу сделать – бессилен. Как защитить самое важное и дорогое, когда банально не знаешь, что делать?

– Ты понимаешь, что это значит? – поправляю Вере шапку, чтобы уши не замерзли. Дом престарелых остается за спиной, а мы идем к воротам. Мороз крепчает, но меня бросает в жар. – Вера, – поворачиваю девушку к себе за плечи. – Этот ребенок – Максим – сын моего брата. Сашин сын.

– Что ты несешь? – испуганно отталкивается булавка. Она мотает головой, что-то шепчет порывисто и распечатывает конверт, хотя собиралась сделать это позже. Читает бегло, а затем шепчет: – Не бывает так…

Я забираю небольшой листик, где от руки написан адрес. Мамин адрес. И ниже приписка: «Гроза».

– Игорь, – Вера уже не прячет слез, кусает губы, в серых глазах просыпается ненависть, и я даже знаю к кому. – Он что-то задумал. Не просто так этот ребенок родился. Марьян никогда и ничего не делает зря, и своих жертв он всегда держит на поводке, он о них не забывает. Ты говоришь, что он вашего отца  убил? И, думаешь, теперь успокоился?

– Нет, – качаю головой, осознавая, в какой ловушке вся моя семья. Нужно решить, что делать дальше. Мы не можем больше прятаться, нужно предупредить брата, идти под защиту закона, но… все так сложно.

– Я готова сесть, Вульф, – Вера понимает, о чем я думаю. – Если эту тварь поймают и накажут, я отвечу за свои поступки, не собираюсь прятаться и притворяться, прикрываться самозащитой. Я хотела его убить, я ждала, что он придет. И сделала бы сейчас это снова, не дрогнув.

– Никуда ты не сядешь, – отвечаю низко и подаю ей руку. – Мы будем вместе идти до конца. Возвращаемся домой, булавочка. Нужно только снять деньги и позвонить Сане. Они должны быть готовы ко всему. Нам еще пару часов ехать поездом, время играет против нас. А еще нужно накормить тебя! – щелкаю ласково ее по носу.