Ирина Лобановская - Звезда эстрады

— Ты так думаешь? — пробормотала Лёка.

— Не думаю, а знаю! — хмуро заявил Дольников. — И я больше ничего обсуждать с тобой не намерен. И так сказал слишком много. А если ты ничего этого понять не можешь, то и не поймешь, как говорит Чапаиха…

Какими всегда беспомощными, никчемушными, бедными оказываются слова…

— Слушаюсь… — пробормотала Лёка. — Я всегда тебя слушаюсь, командир… А как ты относишься к моему послушанию? Надеюсь, положительно?..

Поздно вечером слегка обеспокоенная мать сказала Вике, что ее просит к телефону какая-то странная подруга.

— А чем странная? — удивилась Вика.

— По-моему, она плачет, — объяснила мать. — Во всяком случае, голосок у нее дрожит и прерывается.

Вика метнулась к телефону.

— Витка… — прошептала в трубку Лёка. — Витка, приходи… Иначе я повешусь… Или выброшусь из окна… Приходи скорее… Тут близко…

Сорвалась с винта, подумала Вика. А что? Это у нас — пара пустяков! Особенно у юных певичек.

— Бегу! — крикнула она и стала торопливо собираться, втолковывая перепуганной матери, что останется ночевать у подруги.

Лёка ждала в открытых дверях. Виктория влетела в квартиру, резко втолкнув туда хозяйку.

— Ты зачем меня так пугаешь?! — крикнула Вика. — Зачем несешь околесицу?! Какие еще окна?! У тебя же было все хорошо! Что случилось?!

— Было… — прошептала Лёка и заревела. — Он меня бросил…

— А, вот оно что… — чуточку успокоилась Вика.

Избитость ситуации немного успокаивала.

— К этому давно шло. И разве для тебя он — главное в жизни? Мне казалось, у тебя другие цели…

— Мне тоже так казалось! — прорыдала Лёка. — А теперь я понимаю, что мне нужен только он… Он один… И больше никто…

— Ну, тогда брось пение и свой ансамбль, немедленно роди ему дочку и успокойся, — разумно заметила Виктория. — Это единственный выход из положения.

Лёка сразу перестала рыдать.

— Нет, Витка… Это невозможно…

— А почему?

— Меня выдвинули на Всероссийский эстрадный конкурс… Мне нужно готовиться… Я не могу сейчас никого рожать… Ни дочек, ни сыночков…

— А бросаться в окна можешь? — усмехнулась Виктория. — Странная у тебя логика… Ты живешь по двойным стандартам, как большинство политиков, не замечаешь за собой? И почему утверждаешь, будто он тебя бросил?.. Нет, Леокадия, это ты бросила его, и нечего валить с больной головы на здоровую! Иди умойся, прими душ, и мы с тобой будем ужинать. Я пока накрою на стол. И вообще тебе не подходит твое настроение. Ты пила успокоительное?

Обреванная Лёка кивнула. Но Виктория не поверила, собственноручно накапала в рюмку сорок капель корвалола и влила надежде российской эстрады в рот. И только после этого отпустила ее в ванную.

— Это все накипь, как на бульоне! А снимешь — бульон чистый, прозрачный! — говорила она, накрывая на стол и усаживая умывшуюся будущую великую певицу напротив. — Глупышка ты… Впрочем, не мне судить… Что ты, что другие… Никто не умеет отталкивать от себя негатив… Сегодня, случайно, не пятница?

Лёка, конечно, не помнила. Где ей помнить дни недели? Вика вздохнула:

— У красивых женщин никогда нет памяти. С утра, кажется, был вторник… Вдребезги замученный, замотанный день…

— А ты водки не хочешь? — спросила Лёка. — У меня есть… Лучше всякого феназепама…

— Ну, выпей немного, — согласилась Вика. — Меня мама когда-то научила одному простому правилу: если не можешь изменить обстоятельства, измени точку зрения. Раз душа дыбом встала… Окна и петли — не развлечение. А ты вот слушаешь меня сейчас и думаешь: легко ей советовать… Правда?..

— Нет. Я думаю о другом: а ты любила когда-нибудь? И кого? Ты ведь мне про себя ничего не рассказываешь…

Вика погрустнела:

— Да, я какая-то скрытная, замкнутая… У меня был муж… Очень недолго… Он обокрал нас с мамой и исчез…

— Саня?! — воскликнула Лёка. — Мать моя женщина!..

— Нет, почему Саня? — удивилась Вика. — Его звали Никита.

— Так он же работал под разными именами! — объяснила Лёка. — Синие глаза на пол-лица и русые кудри сказочного Иванушки? Такой?

Вика ошеломленно кивнула.

— Ты… его знаешь?..

— Еще бы мне его не знать! Наш пострел везде поспел! Я тоже когда-то попалась на его невинные чистые глазенки. Но папахен зорко стоял на страже законности и чести своей семьи и единственной дочери! Он этого паразита Саньку и закатал в места не столь отдаленные на шесть лет. А может, на другой какой срок, я уж точно не помню. Мне это теперь по фигу!

— А… ты ему не пишешь? — Вика как-то неестественно вытянулась в струнку.

— Что я, совсем дурная? — фыркнула Лёка. — Делать мне нечего…

— Но его адрес у тебя есть? — настаивала подруга.

— Дуся… — протянула Лёка. — Ты что, невсебешная? Зачем тебе это?

— Поищи адрес, — попросила Вика.

— Ну, ладно… — Лёка встала и нехотя поплелась в комнату. — Я и не помню, где записала… Погоди, сейчас… А-а, ну да… Вот он! А ты что, правда ему писать собралась?

Вика, не отвечая, взяла у нее из рук мятый листок с адресом.

— Давай сменим тему, — предложила она. — Расскажи о своих будущих концертах…

Лёка стала постоянно получать открытки от незнакомого ей поклонника. Он писал размашистым крупным почерком, не подписывался и всегда поздравлял ее со всеми праздниками. Штемпель на открытках был размытый, и понять, где живет неизвестный почитатель, не удавалось.

А когда Лёке удалось стать победительницей Всероссийского конкурса, неизвестный фанат разразился огромным текстом, еле уместившимся на поздравительной открытке.

Победа на конкурсе оказалась для Лёки полнейшей неожиданностью.

Выступила она вроде бы неплохо, хотя Левка потом за сценой шипел и бранился по поводу каких-то там шагов не в ту сторону и нелепых взмахов рукой.

Но очевидно, на жюри эти шаги и взмахи произвели самое положительное впечатление, сработали наоборот, и, когда назвали Лёкину фамилию — псевдоним уже прирос к ней, как лягушачья шкурка к заколдованной царевне, — зал взревел от восторга. Лёка стояла за сценой, застыв и онемев, оглушенная происходящим.

Ее поздравляли, целовали, кто-то совал в руки цветы… Она ни на что не реагировала.

— Выходи на сцену, дура! — зашипел над ухом Левка. — Тебя же зритель требует! Это я тебе говорю!

Лёка взглянула на него и поплелась на сцену, как лунатик. Именно так она когда-то бродила в детстве ночами по квартире, ничего не видя вокруг, но никогда не натыкаясь на мебель и другие предметы в комнатах и коридоре.

И пела она всегда полностью отрешаясь от происходящего, забывая, где она находится. Иначе, наверное, не смогла бы петь от смущения. Но вот так, целиком уйдя в себя, в собственный маленький, пусть даже плохо защищенный, но все-таки свой, родной мир и в мир песни, Лёка пела… Пела самой себе, Гошке, смешному лопоухому мальчику, своему первому самодеятельному учителю и наставнику и первому мужчине… Как смешно это звучит — ее первый мужчина! А заодно уж пела и залу, внимавшему ей из той страшной, черной ямы, куда так легко провалиться…

Сегодня этот опасный зал неистовствовал. К Лёкиным маленьким, застывшим от холода ногам летели цветы и записки.

— Пой, дура! — вновь зарычал над ухом Левка. — Пой, раз уж говорить разучилась и перезабыла обычные слова благодарности и радости!

И Лёка запела. В ее глазах переливались слезы, отражая яркий свет прожекторов, направленных прямо на нее. Такой — растерянной, потрясенной, недоумевающей, с серыми глазами, полными непролившихся слез, — она и появилась на следующий день почти во всех российских газетах, а чуть позже — на обложках журналов.

И вся страна была ею завоевана. Вся целиком… За исключением одного человека… Большого и сильного…

Училище Лёка окончила на халяву. С нее, уже победительницы Всероссийского конкурса, певицы, известной всей стране, никто особо ничего не спрашивал.

Кирилл не звонил.

И однажды вечером Лёка вдруг взяла такси и поехала к его дому. Подъехав, она расплатилась и почему-то медлила выходить, задумавшись. Может, лучше вернуться, прихватить по дороге Витку, напиться вместе с ней припасенного киндзмараули?..

Водитель повернулся и взглянул на пассажирку с удивлением.

— Не тот дом, что ли? Вы говорили, номер двенадцать! Вот он, перед вами! Доставил прямо к третьему подъезду!

Странная дамочка… Вся какая-то дерганая… Впрочем, эти девки часто такие.

— Вам что надо-то? Вы что ищете?

Если бы она сама понимала что…

Лёка торопливо, суетно кивнула, заспешила и неловко, с трудом открыв дверцу, выбралась из машины. Будто сроду в ней не ездила или вышла на улицу впервые после перелома ноги.

В окнах Кирилла горел ровный спокойный свет. Она постояла, посмотрела на них… Побродила возле дома… Даже вошла в подъезд, потрогала рукой грязные дверцы лифта, подышала милым кошачьим запахом… «Это пройдет», — сказала себе самой Лёка, отлично понимая — «это» не пройдет никогда.

Она вышла из подъезда и поехала домой. Уже подъезжая к ее дому, молодой бомбила раскололся:

— А я вас сразу узнал! Здорово поете! Прямо за душу хватает! Слушал бы и слушал! Автограф дадите?

Лёка равнодушно подписала какую-то наспех извлеченную из бардачка открытку и вышла из машины.

Из дома она позвонила Вике:

— Ты не можешь мне объяснить, почему у большинства людей жизнь словно каждый раз начинается весной, а у меня всегда обязательно — осенью? Сплошная неясность… Впереди Новый год, мой самый любимый праздник, и я его жду с октября, и готовлюсь к нему, и всегда надеюсь на лучшее…

— Какая разница, когда у кого начинается жизнь? — отозвалась разумная Виктория. — Главное, что начинается… А ты где была сегодня вечером?