– Честное слово, я ничего не знала до самого отъезда… – Я немного колеблюсь, но какой теперь смысл врать? – Да, мне было известно, что в поход пойдут Бретт и другие ребята, но об участии Леннона я понятия не имела. До самого конца.

– Но вы, я так понимаю, помирились. Это ведь был не дружеский поцелуй.

– Нет, не дружеский.

Мама шмыгает носом:

– Я всегда знала, что ваша дружба перерастет во что-то большее, это был лишь вопрос времени. Знала по тому, как он на тебя смотрел. И как смотрела на него ты…

– И что в этом плохого? Ты должна радоваться. Леннон же тебе нравился.

– Он и сейчас мне нравится. Хотя если по правде, то совсем чуть-чуть.

– Тогда в чем проблема?

Она ничего не отвечает, лишь гладит Андромеду, которая запрыгивает на кровать и пытается влезь в наш разговор.

Отлично. Мама не хочет со мной говорить. Тогда и я не буду. Вынимаю из рюкзака портативный телескоп и кладу на пол. Проверяю все детали. Какая глупость – я несколько дней таскалась вверх-вниз по горам, но так и не воспользовалась этой чертовой штуковиной.

– Вы с Ленноном провели много времени наедине, – наконец произносит мама, – надеюсь, вы вели себя благоразумно.

– Да, благоразумно.

Она издает какой-то тихий звук и делает резкий выдох.

Я не имею желания сейчас об этом говорить. Кладу фотоаппарат рядом с телескопом и перевожу разговор в другое русло:

– У нас было полно времени поговорить обо всем, что вы хранили от меня в секрете.

– Зори…

– Ты знала, что прошлой осенью у него умер отец? – со злостью спрашиваю я.

Мама в изумлении смотрит на меня:

– Адам?

Значит, она тоже не в курсе. От этого, кажется, почему-то только хуже. Неужели мы настолько погрузились в свои мелкие проблемы, что даже не поняли, что в нас нуждаются соседи? Эта мысль поднимает во всем моем естестве волну боли.

– Да, – говорю я, – Адам умер. Можешь это произнести. Покончил с собой в октябре прошлого года. И никто из нас ничего не знал, потому что папа рассорил наши семьи.

Она закрывает ладонями лицо, тихо стонет, потом встает с кровати и начинает мерить шагами комнату.

– Поверить не могу.

– А ты поверь, – говорю я, – представь себе, каково было Леннону. Когда мы только сюда переехали и я горевала, он был рядом. А он все время оставался один, пытаясь справиться с горем. Как же все это несправедливо…

У меня дрожит голос, и я вынуждена на миг умолкнуть.

– Но из нас никто ничего не знал только потому, что папа был слишком занят – трахал на стороне какую-то цыпочку и тщательно пытался скрыть этот факт.

– Не говори со мной в таком тоне, – резко бросает она.

– Папа может заниматься такими вещами, и ему все сходит с рук, а я даже не могу ничего сказать?

– Мы несколько раз побывали у семейного психолога.

Я бросаю распаковывать вещи:

– У семейного психолога? У психолога? Ты умолчала не только о том, что отец изменял тебе, как последняя скотина, но и что вы посещали психолога?

– Это была наша проблема, а не твоя.

– Мне казалось, мы подруги.

Она сникает с лица:

– Мы и в самом деле подруги, Зори. Я переживаю за тебя больше, чем любой другой человек на этой земле. Больше даже, чем… – Она умолкает. Потом говорит опять: – Я лишь стремилась удержать от развала нашу семью. Не хотела настраивать тебя против отца.

– Слишком поздно. Он и сам меня против себя настроил.

– Отношения между людьми сложны и запутанны, – продолжает она, – ты тоже это поймешь, когда повзрослеешь. И в жизни порой бывают не только черные и белые тона. Люди совершают ошибки, потому что внутри у них рана, но это еще не значит, что они не заслуживают прощения. И не говорит, что их нельзя изменить.

– Ну да, конечно, у папочки внутри рана, – ворчу я, – но мне непонятно, зачем тебе его прощать, наплевав на уважение, которого ты заслуживаешь. Почему он для тебя важнее, чем ты сама? Он изменял тебе с бог знает каким количеством женщин…

– Только с одной, к тому же он до сих пор оплакивает твою мать.

– Мою мать? Да она умерла много лет назад! И я никогда не видела, чтобы он скорбел после ее смерти! Никогда! Ни разу.

– Он так пытался справиться с горем. Отгородиться от него, сунуть в ящик и забыть. Не знаю, может, он научился этому у своего придурка отца, может, додумался сам, но ему кажется, что, если игнорировать проблему, она рассосется сама собой.

Вот тут она права. Он действительно себя так ведет. Все время.

Как и я.

Джой вздыхает и смотрит в проем балконной двери:

– Печаль коварна. Порой ты думаешь, что справилась с переживаниями, но только врешь самой себе. Она будет болтаться рядом, воруя кусочки жизни, пока ты смело не посмотришь ей в лицо. А ты даже ни о чем не подозреваешь.

Это мне понятно.

Моя родная мама скончалась внезапно. Еще вчера была с нами, а на следующий день умерла. Это была неожиданность из разряда самых скверных. Мой мир встал дыбом. Меня даже не взяли с ней попрощаться. После этой нежданной потери у меня начались приступы тревоги… И я стала иначе справляться с переменами. Если мне приходится планировать какую-то стрессовую ситуацию, я подробно рассматриваю все аспекты и варианты, чтобы контролировать происходящее. Беру на себя ответственность. У меня не может случиться ничего непредвиденного, чтобы меня удивить, потому что я все спланировала очень тщательно. И в этом случае готова к любому повороту событий.

Проблема лишь в том, что все не совсем так. Ты не можешь контролировать все на свете. Порой занимаешься своими делами, а твой отец заводит романы на стороне. Иногда во всех деталях планируешь турпоход с друзьями, а потом вдруг узнаешь, что эти люди тебе совсем не друзья. А бывает и так, что идешь через лес по идеально разработанному маршруту, а тебя все равно караулят горные львы.

И подчас – подчас – ты предаешь своего лучшего друга, но он даже не думает предавать тебя.

– Я никогда не видела, чтобы отец скорбел о смерти мамы, – говорю я Джой. – И знаешь что? Когда я делаю неверный выбор, мне всегда приходится за него платить. Он взрослый мужик, а ты все с рук ему спускаешь? На мой взгляд, это полное дерьмо. Мне кажется, ты заслуживаешь лучшего. И не только ты, но и я.

– Зори, – тихо умоляет она.

– Знаешь, почему я так переживала по поводу того, что случится, если вы с отцом разведетесь? Мне была ненавистна сама мысль, что я буду вынуждена жить с ним. Представляла себе, будто ты решишь, что с тебя хватит растить чужого ребенка, и тогда моя жизнь опять развалится на мелкие кусочки. Я потеряю еще одну мать.

– Ну уж нет, этому не бывать! – восклицает она, хватая меня за плечи. – Ты слышишь? Я сохранила этот брак только ради тебя, но не ради него.

– Что? – в замешательстве спрашиваю я.

– Я осталась из-за тебя. Потому что я нужна тебе, а ты мне, – говорит она, накрывая ладонями мою голову. – И я ращу моего ребенка. Ты моя. Мне, маленькая моя, не надо было тебя рожать, чтобы полюбить.

Я уже плачу, она, думаю, тоже. Мы шепотом просим друг у дружки прощения, и она привычно меня обнимает – достаточно крепко, чтобы мне стало больно.

Но это хорошая боль.

Когда наши слезы подсыхают, она ослабляет свои объятия и гладит меня по спине:

– Прости меня за сегодняшний вечер. За метеорный дождь и всю эту сцену… За Леннона.

– Не могу поверить, что мы его там бросили. Он бы со мной так никогда не поступил.

– Перед тем как идти к тебе, я позвонила Санни и извинилась.

– Она очень злится?

– Не могу сказать, что она от этого в восторге. Я не стала с ней долго говорить, но по ее голосу поняла, что ей о происходящем известно больше, чем мне. – Мама смотрит мне в глаза: – Ты любишь Леннона?

Люблю ли я Леннона?

О господи!

Да, люблю.

Люблю своего лучшего друга.

Я изумленно смотрю на нее сквозь пелену слез:

– Думаю, что… что люблю уже давно.

Она кивает, шмыгает носом и нежно улыбается:

– Я поговорю с папой. Он сейчас на нервах, но потом, возможно, поймет, что это всего лишь упрямство. Не могу обещать, что он уже завтра изменит свое мнение, но ему в итоге все же придется уступить здравому смыслу. Договорились?

На самом деле меня так не устраивает. Не хочу жить как попрошайка с протянутой рукой, умоляя отца разрешить мне встречаться с Ленноном. Но ничего не говорю. Потому что знаю – Джой очень старается.

– Уже поздно, – говорит она мне, – а вечер у тебя выдался бурный. Давай отдыхать, говорить будем завтра. Хорошо?

Я киваю, она вымученно мне улыбается и выходит из комнаты.

Ну вот, я эгоистично говорю о любви, словно у нее в личной жизни нет собственных проблем. Мне остается только догадываться, через что она прошла рядом с отцом. Я вспоминаю, как сухо и прозаично она выпалила имя любовницы папы, будто заранее с ним смирившись.

Молли.

Мама назвала ее так.

Только вот на конверте с фотоальбомом красовалось совсем другое.

Кэтрин Битти.

Одна из многих.

Может, это одно и то же лицо? Может, отцова любовница воспользовалась псевдонимом, чтобы отправить пакет? Доподлинно мне известно только одно – Леннон узнал женщину на снимках из альбома, потому что видел ее в отеле с моим отцом. Да и потом, Рейган бросила мне в лицо обвинение, что после олимпийской акции по сбору денег папочка пытался переспать с матерью Мишель Джонсон. Не знаю, правда это или нет, но мама сказала, что этой зимой они ходили к психологу. А упомянутая акция была весной. Что-то здесь концы с концами не сходятся.