И что мне делать?

Я присаживаюсь на краешек кровати и принимаюсь рассматривать варианты. Можно сообщить маме все эти сведения, но тогда есть риск, что между родителями вспыхнет скандал, если не хуже. Я могу сама припереть отца к стенке в надежде… В надежде на что? Пристыдить его и заставить во всем признаться? И что потом? А могу оставить все при себе, и тогда, не исключено, жизнь еще вернется в нормальное русло.

Это тот результат, к которому я стремлюсь? Избежать боли? Ухватиться за видимость нормальной жизни? В моей голове ведут дуэль образы родителей – которые то живут вместе, то расстаются, – я пытаюсь рассортировать их и решить все уравнения, но мысли разъедают воспоминания. О том, что случилось на прошлой неделе. О медведе, набросившемся на палатку Бретта. Об укусе змеи. О горном льве. Об ударах молнии в лесу секвой. О том, как я уснула в объятиях Леннона.

Непредсказуемые последствия. Одни скверные, другие хорошие.

Вдруг на меня нисходит озарение – надо отпустить ситуацию. Ничего больше не планировать. Не держать под контролем. Даже самые хитроумные планы людей и мышей нередко превращаются в дерьмо.

Может, мне, чтобы избежать крапивницы и не кусать без конца ногти, надо было просто отдать этот фотоальбом маме? Ведь все эти переживания завели меня в тупик. Теперь я в этом тупике торчу, по-прежнему зная, что мой отец лжец, но понятия не имея, что будет дальше. По-прежнему думаю о судьбе моей семьи. По-прежнему не могу предотвратить катастрофу.

Я не могу без конца быть начеку, пытаться предупреждать бедствия, оценивать и контролировать перспективы.

К тому же Леннон прав. Испанской инквизиции действительно никто не ожидал.

С сегодняшнего дня больше никаких планов. Никаких попыток отслеживать каждую деталь. Ход событий можно спланировать так, чтобы в итоге оказаться в пункте назначения. Но вот того, что тебе встретится на этом пути, предсказать нельзя. Поэтому пусть жизнь идет своим чередом, и какие события ни ждут меня впереди, я буду встречать их с открытым забралом.

И начну прямо сейчас.

Фотоальбом все еще лежит в ящичке стола, где я его и оставила. Я достаю его вместе с письмом. Это не моя тайна, чтобы ее хранить. И никогда моей не была.

Моя сумочка в том же шкафу, куда я ее положила перед тем, как идти в поход. Я кладу в нее чистую одежду и зарядку для телефона. Спускаюсь вниз, зову с собой Андромеду и засовываю ее собачью подстилку, лежащую у подножия лестницы. Свет везде выключен, горит лишь лампочка над кухонной мойкой, где мама пьет из стакана воду. Отца нигде не видно.

– Держи, – спокойно говорю я ей, когда она поднимает на меня глаза, – это пакет, за которым ты просила меня сходить к Макензи за неделю до турпохода. Я сказала, что им ничего не приходило, но это не так. Они случайно его распечатали, и я, возвращаясь в клинику, заглянула внутрь. Утаила от тебя. Прости.

Мама нерешительно берет письмо и разворачивает его. У нее дрожат руки. Она несколько раз моргает. Потом складывает его и засовывает в альбом.

– Отец лгал тебе. Это не только Молли или эта Кэтрин. Рейган известен еще один случай. В гламурном лагере мне встретилась Разан Абдулла. Она спросила меня, по-прежнему ли вы с папой вместе…

Она неподвижно смотрит на меня с потрясенным выражением на лице.

– По городу ходят разговоры, – говорю я ей, – наверное, именно поэтому отец теряет клиентов, а ты – нет. Каждый знает, что он подонок.

Мы стоим, долго не глядя друг на друга.

– Прости, – звучат мои слова, – я люблю тебя, мне жаль, что так получилось. Прости меня за все.

– Увидимся утром, – тихо говорит она и направляется в их с отцом спальню.

А через секунду исчезает, закрыв за собой дверь.

Не знаю, что теперь будет, но от страха внутри все сжимается, меня охватывает жгучее желание броситься за ней и вырвать из рук фотоальбом.

Но слишком поздно. Что бы я ни сделала, время вспять не повернуть. Дыши глубже. Я пишу маме короткую записку и кладу ее на кухонную стойку. А когда голоса скандалящих родителей становятся громче, выхожу из квартиры через парадную дверь.

На улице холодно. По листьям пальмового дерева у нашего дома проносится легкий ветер. Я сбегаю вниз по крыльцу, поддергивая сумочку выше на плечо. Насколько же она легче рюкзака. Я почти не чувствую ее веса. Почти.

Половина звезд с неба исчезла. Вселенная будто просто провела по ним рукой и стерла. Но пока я иду, по небу проносятся бледные белые полосы. Надеюсь, Леннон сейчас смотрит на них вместе с Авани. На расстоянии многих миль отсюда, но в том же звездном небе.

Я шагаю к левому крыльцу голубого двухквартирного дома через дорогу от нашего. В окнах все еще горит свет. Макензи всегда были полуночниками – еще одна деталь, которую мой отец приводит в качестве доказательства их гедонизма. Но в данный момент я о ней совсем не думаю, лишь нажимаю кнопку звонка и жду. По сути, я планировала свои действия только до этого момента, не думая, что будет дальше, поэтому, когда в проеме появляется продолговатое лицо Санни и она щурится в свете фонаря на крыльце, говорю первое, что приходит в голову:

– Извините, что беспокою вас так поздно. Могу я провести эту ночь у вас с Мак? У моих родителей проблемы.

Она в изумлении смотрит на меня, стоя в пижамных брюках с нарисованными на них крохотными мультяшными троллями.

– Ну конечно, деточка. Заходи, пока не замерзла насмерть.

Она берет меня за руку, я переступаю порог и иду мимо фотографий Леннона с его отцом в костюмах для Хеллоуина. В их доме пахнет точно так же, как всегда, – ванильной глазурью и старыми книгами. Когда Мак, свернувшись калачиком на видавшем виды диване в гостиной перед телевизором, поднимает на меня доброжелательный взгляд, я чувствую себя так, будто наконец оказалась дома.

27

Когда просыпаюсь утром, никак не могу понять, где я. И лишь через несколько секунд понимаю, что это не палатка, что рядом нет Ленннона, что я сплю в его постели, что от простыней исходит тот же солнечный запах свежей стирки, что и от него. Как же хорошо. По крайней мере, сейчас. Потом я вижу перед собой его гнусную стену с рептилиями, включая Риука, который смотрит на меня из своего ящеричьего домика.

– Прости, дружок, – говорю я бородатому дракону, – но твоего темного повелителя здесь нет.

И не будет еще несколько часов.

Перед моим приходом Мак получила от Авани эсэмэску. По всей видимости, Леннон так и не зарядил свой телефон, поэтому она сообщила, что он жив и здоров и что сегодня они вместе вернутся домой.

Надеюсь, с ним все в порядке.

Его будильник, восседающий на кипе романов-комиксов в жанре хоррор на прикроватном столике, показывает половину десятого утра. Ноздри ласкает аромат бекона и кофе, мой живот прыгает от радости. Хотя вчера вечером, перед тем как рухнуть замертво в постель Леннона, я и приняла душ, но поесть не поела, поэтому теперь мой организм отдает себе полный отчет в том, что в последний раз его кормили морожено-сушеным рагу вчера днем, когда мы с Ленноном направлялись в Кондор Пик. Какая-то часть моего естества выражает желание впасть в спячку в этой комнате среди всех этих комиксов и DVD с фильмами ужасов, но я понимаю, что не могу остаться здесь навсегда. Поэтому проверяю, как там моя крапивница – не ахти, но все же под контролем, – надеваю засунутую вчера вечером в сумочку одежду и, минуя небольшой холл, спускаюсь в гостиную Макензи.

Санни и Мак, уже одетые, сидят за кухонным столом и просматривают заголовки новостей на планшете с разбитым экраном.

– Доброе утро, – жизнерадостно произносит Санни, – как спала?

– Как убитая.

– Отлично, – говорит она, встает и обходит кухонную стойку. – Как насчет немного подкрепиться?

– Если можно. Я голодна как волк.

– У тебя ведь не появилась аллергия на яйца или свинину, правда? – косит на меня глазами Мак.

– Пока никто не готовит мне что-нибудь из креветок, я в полном порядке.

– Тьфу ты! – произносит Мак в приступе притворного отчаяния. – Неужели я до конца жизни не смогу загладить свою вину?

– Тухлые креветки, – весело кричит нам Санни, маяча по ту сторону плиты.

Я протяжно вздыхаю и усаживаюсь рядом с Мак:

– Как же мне вас не хватало.

– Нам тебя тоже, – заверяет она меня, толкая плечом.

Санни ставит передо мной тарелку с яичницей, беконом и тостами, я наливаю себе кофе из стоящего на столе кофейника и спрашиваю:

– От Леннона сегодня утром сообщений не было?

В моем голосе слышится надежда. За ночь я зарядила телефон, но он мне ничего не присылал.

Мак поднимает чашку с кофе:

– Авани обещала прислать эсэмэску, когда они будут уезжать. Я попросила ее передать ему, что ты у нас.

Ее слова меня радуют, но я чувствую себя потерянной и изолированной от него. Когда оказываешься на другом конце провода неработающего телефона, возникает странное ощущение. Когда на связь не могли выйти со мной, мне было лучше.

Не уверена, что причиной всему цивилизация, но теперь, когда я оказалась здесь, ко мне вернулась щемящая необходимость постоянно находиться с ним в контакте. Если Леннона нет рядом, ему хотя бы нужно отправить эсэмэску.

Преодолевая желание без конца проверять и перепроверять телефон, я вместо этого отвечаю на вопросы Санни и Мак о походе. Они пытливо расспрашивают меня, я о многом им рассказываю… но не обо всем. У меня такое ощущение, что им прекрасно известно, чем мы с Ленноном занимались в лесу; они без конца улыбаются, от чего я немного смущаюсь и останавливаюсь не столько на секс-расслабухе, сколько на тех моментах, когда вопрос стоял о жизни и смерти. Когда я описываю им грозу, в дверь звонят. Санни идет открыть, несколько мгновений с кем-то говорит, потом негромко просит меня выйти в коридор.