Из деревьев там были только разросшиеся вековые тисы, а вот кустов росло великое множество. Сейчас цвела только мать-и-мачеха, желтые цветы которой были так ярки, что напоминали солнце, может быть, потому еще, что сейчас была ранняя весна, и я опять живо представила себе тот разгул красок, который наступит здесь позднее.

Я пробралась через кусты и вышла к каменной арке, по которой стлалось какое-то растение. Я прошла под аркой и оказалась в огороженном мощеном саду четырехугольной формы, с двумя деревянными скамьями, стоявшими друг против друга на берегу пруда с водяными лилиями. Они выглядели так маняще, что я представила, как прихожу сюда теплым летним днем в перерыве между занятиями. Найдется же у меня свободное время, хоть я уже начала мысленно составлять программу для девочек, по которой намеревалась даже заниматься с каждой отдельно ежедневно. Да, но ведь предполагалось, что я должна еще играть для сэра Вильяма. Во что это выльется по времени? Пока неизвестно. Я видела себя в том большом зале, сидящей на возвышении… в большом обществе.

Выйдя из сада я направилась обратно, через террасу, мимо мощных контрфорсов и, посмотрев вверх на серые стены эркеров и скрытые водостоки, подумала, как легко здесь можно заблудиться.

Пытаясь выйти во внешние дворы, я добралась до конюшни. Проходя мимо большого, сильно истертого камня, с которого не одно поколение дам садилось на лошадь, я увидела Нэйпира, выходящего из конюшни и ведущего под уздцы лошадь. Я почувствовала неловкость и хотела ускользнуть, но было поздно, он уже заметил меня.

Он замер, глядя на меня в замешательстве, явно недоумевая, кто же осмелился вторгнуться в его владения. Высокий, тощий, он стоял, расставив ноги, и выглядел воинственным и высокомерным. Я тут же вспомнила хрупкую Эдит, которая вышла замуж за такого человека. Бедное дитя, подумала я, бедное, несчастное дитя. Он не нравился мне. Широкие темные брови хмурились над пронзительно-голубыми глазами. Нет, они не могут быть такими голубыми на таком смуглом лице, подумала я без всякой логики. Длинный, с легкой горбинкой нос, а губы слишком тонкие и извилистые, словно он насмехался над всем миром. Нет, он решительно не нравился мне.

— Добрый день, — произнесла я с явным вызовом, ибо только так можно реагировать на подобного человека.

— Не думаю, чтобы я имел удовольствие… — последнее слово он произнес с пренебрежением, подчеркивая, что имел в виду противоположное; впрочем, это мне могло и показаться.

— Я — учительница музыки. Недавно приехала.

— Учительница музыки? — Он поднял свои черные брови. — А, припоминаю, я что-то такое слышал. Итак, вы недавно приехали, чтобы проверить мою конюшню?

— Я вовсе не собиралась делать этого, — возразила я резко, с досадой, — а попала сюда совершенно случайно.

Он покачался на каблуках, и его отношение явно изменилось. Правда, непонятно, в какую сторону.

Я добавила:

— Не вижу вреда в прогулке.

— Действительно, разве можно предположить какой-нибудь вред от такого невинного поступка?

— Я подумала, что, возможно, вы… — Я помедлила. Он терпеливо ждал, наслаждаясь, да, наслаждаясь моим смущением. Я продолжала дерзко: — Я подумала, что, возможно, вы будете против.

— Не припомню, чтобы говорил что-либо подобное.

— Ну что ж, а если вы не против, то я, пожалуй, продолжу свою прогулку.

Я двинулась дальше, но когда обходила лошадь, та взбрыкнула. В мгновение ока Нэйпир Стейси оказался около меня, грубо схватил за руку и с силой отдернул. В его голубых глазах сверкнула гневная молния, а лицо покрылось румянцем презрения:

— Боже, вы ничего лучшего не придумали?

Я посмотрела с негодованием: он все еще клещами сжимал мою руку, а его лицо было так близко от моего, что я могла видеть чистые белки его глаз и блеск крупных белых зубов.

— Что это вы?.. — начала я.

Но он оборвал меня:

— Милочка, разве вы не знаете, что лошадь нельзя обходить сзади? Она могла лягнуть вас и сильно зашибить или даже убить.

— Я… я не подумала.

Он выпустил мою руку и похлопал лошадь по шее. Выражение его лица изменилось. Каким оно стало нежным! Свою лошадь он находил куда более привлекательной, нежели какую-то излишне любопытную учительницу музыки!

Потом он снова повернулся ко мне:

— На вашем месте я бы не приходил в конюшню в одиночестве, мисс… э… э…

— Миссис, — сказала я с достоинством, — миссис Верлен. — И посмотрела на него, ожидая, какое это произведет на него впечатление. Увы, мое семейное положение не произвело на него никакого впечатления.

— Так вот, Бога ради, никогда не приходите больше в конюшню, если и дальше собираетесь вести себя так же глупо. Лошадь чувствует движение за спиной и тут же лягается, защищаясь. Никогда не поступайте так больше.

— Полагаю, — сказала я холодно, — вы напоминаете, что я должна поблагодарить вас.

— Я напоминаю, что впредь следует вести себя более разумно.

— Вы необыкновенно добры. Благодарю, что вы спасли мне жизнь, хоть и несколько нелюбезно.

Слабая улыбка появилась на его лице, но я не стала ждать дальше, повернулась и пошла, удивляясь своему внутреннему трепету.

Я все еще чувствовала его пальцы, клещами сжимавшие руку, и подумала, что синяки будут сходить несколько дней, напоминая о нем. Это особенно неприятно. Откуда было знать, что его злосчастная лошадь вздумает лягаться? Он сказал, надо быть разумнее. А между тем для некоторых люди все же гораздо интереснее лошадей. Какое выражение осенило лицо этого человека, когда он смотрел на лошадь — и как оно изменилось, когда он повернулся ко мне! Он категорически не нравился мне. Я продолжала думать о свадьбе Эдит, вспоминая, как она входит в храм рука об руку с ним. Она боялась его. Что это за человек, если юная девушка была так напугана?.. Я могла себе представить и потому надеялась не слишком часто сталкиваться с мистером Нэйпиром Стейси. Нужно выбросить его из головы. Пьетро, увидев его, состроил бы презрительную мину. Такая ярко выраженная, кричащая мужественность вызвала бы в нем раздражение. Он назвал бы его филистером, человеком без музыки в душе.

Однако изгнать его из своих мыслей не удалось.

Я направилась обратно к себе в комнату и там уселась на подоконник. Я смотрела на серо-зеленую воду, но видела презрение в пронзительно-голубых глазах.

Потом пришла миссис Линкрофт и сказала, что сэр Вильям хочет меня видеть.

Едва увидев сэра Вильяма, я поняла, как они с Нэйпиром похожи. Те же проникающие в душу голубые глаза, тот же длинный, несколько крючковатый нос, губы даже еще более тонкие и то же высокомерие на лице.

По дороге миссис Линкрофт рассказала мне, что в прошлом году у сэра Вильяма был удар и теперь он частично парализован, то есть передвигается с большим трудом. Мое представление об этом семействе потихоньку складывалось, и я поняла, что удар, возможно, явился еще одной причиной возвращения Нэйпира.

Он сидел в кресле, одетый в суконный халат с темно-синим бархатным воротником и манжетами; рядом с ним стояла толстая трость с набалдашником, инкрустированным чем-то вроде ляпис-лазури. Он явно очень высокий, и мне стало бесконечно жаль его, такого беспомощного сейчас, потому что когда-то он был таким же сильным и мужественным, как и его сын. Тяжелые велюровые занавеси на окнах полуспущены, и он сидит спиной к свету, как будто хочет спрятаться и от этого слабого освещения. Толстый ковер скрадывает звук моих шагов. Мебель — большие часы из позолоченной бронзы, инкрустированное бюро, столы и стулья — все тяжелое, массивное и производит угнетающее впечатление.

Миссис Линкрофт сказала тихо, но повелительно:

— Сэр Вильям, это миссис Верлен.

— А, миссис Верлен, — речь звучала нечетко и с запинками. Возможно, из-за недавнего столкновения с сыном, подумала я. Как сильно болезнь изменила этого человека. — Пожалуйста, садитесь.

Миссис Линкрофт поставила стул прямо перед сэром Вильямом, так близко, что я поняла: зрение у него тоже ослабло. Я села, и он сказал:

— У вас высокая квалификация, миссис Верлен. Я рад. Думаю, у миссис Стейси есть некоторые способности, и хотелось бы, чтобы она их развивала. Полагаю, у вас еще не было времени…

— Нет, — ответила я, — но я говорила с юными леди.

Он кивнул:

— Когда я узнал, кто вы, то сразу же заинтересовался.

Сердце у меня застучало. Если он узнал, что я сестра Ромы, он может догадаться, зачем я приехала.

— К сожалению, никогда не имел удовольствия слушать вашего мужа, — продолжил он, — но читал о его огромном таланте.

— Он был великим музыкантом, — сказала я, пытаясь скрыть свое смущение.

— Миссис Стейси покажется вам далеко не такой талантливой.

— С ним вообще мало кто мог сравниться, — произнесла я с достоинством, а он склонил голову, отдавая краткую дань уважения Пьетро.

— Я хотел бы попросить вас время от времени играть для меня, — продолжал он, — и иногда — для гостей. Это станет частью ваших обязанностей.

— Понимаю.

— Сыграйте что-нибудь прямо сейчас.

Миссис Линкрофт неожиданно оказалась рядом со мной.

— Фортепьяно в соседней комнате, — сказала она. — Там же вы найдете и пьесу, которую сэр Вильям хочет услышать.

Миссис Линкрофт отдернула тяжелую портьеру, за которой оказалась дверь. Она открыла ее, и я последовала за ней в комнату. Первое, что бросилось мне в глаза, — рояль. Он был раскрыт, и на пюпитре раскрытые ноты. Комната обставлена так же, как и та, из которой я только что вышла, и в ней так же ощущалось желание владельца спрятаться от света. Я подошла к роялю и взглянула на ноты. Это была пьеса Бетховена “К Элизе” — на мой взгляд, одна из лучших на свете. Я знала наизусть каждую ноту.

Миссис Линкрофт кивнула, я села за рояль и заиграла. Я была сильно взволнована, ибо пьеса вызвала воспоминания о доме в Париже и Пьетро. О пьесе он сказал как-то: “Романтичная… колдовская, таинственная. На такой пьесе даже ты не сможешь наделать ошибок. Если хочешь убедить себя, что ты великая пианистка, играй ее.”