Четыре пары глаз напряженно уставились на меня.

— Вы только представьте, — продолжала Аллегра лукаво и задорно. — Она ведь даже похожа на нее.

— Чем же это? — спросила я растерянно.

— Например, манерой говорить. Или чем-то…

— Мне кажется, — сказала Эдит, — что мы смущаем миссис Верлен.


Кажется, Эдит нашла в моем обществе некоторое утешение, и меня это тронуло. Казалось естественным, что она потянулась ко мне. Хотя возрастом она ближе к девочкам, но я была замужем, и это сближало нас. Эдит была такой нежной и чувствительной, и мне так хотелось защитить ее.

Однажды она спросила, умею ли я ездить верхом. Я ответила, что когда-то давно умела немного, но осталась далекой от совершенства. Тогда она пригласила покататься с ней.

— Но у меня нет костюма для верховой езды.

— Я могу одолжить. Мы почти одного размера, не так ли?

Я была выше ростом и не такой тоненькой, но она настаивала, что какая-нибудь из амазонок должна подойти мне.

Она трогательно волновалась. Почему? Я, конечно, понимала. Она была беспокойной наездницей. Ей хотелось совершенствовать свое искусство, а добиться этого можно только практикой. Почему бы не попрактиковаться со мной, чтобы, выезжая с мужем, чувствовать себя в седле более уверенно.

Я сдалась, невзирая на свои дурные предчувствия. Она повела меня в свою комнату, и вскоре я уже обрядилась в амазонку: длинную юбку, приталенный жакет оливково-зеленого цвета и черную шляпку для верховой езды.

— У вас элегантный вид, — воскликнула она радостно, и мне самой, надо сознаться, понравилось то, что я увидела в зеркале. — Я так рада. — Ее глаза блестели от возбуждения. — Мы сможем теперь часто кататься вместе, правда?

— Да, но я приехала сюда учить вас музыке.

— Но не все же время учиться музыке. Должна быть и разрядка. — Она стиснула руки. — О миссис Верлен, я так рада, что вы приехали.

Меня поразило такое пылкое проявление чувств. Оно вызвано, конечно, вовсе не любовью к учительнице музыки. Просто она чувствовала мой интерес к людям, верила в мое знание жизни, и ей хотелось кому-то довериться. Бедная Эдит, из знакомых мне новобрачных она терзалась больше всех.

Мы пошли в конюшню, и грум подобрал нам лошадей.

Я предупредила, что в некотором роде являюсь новичком. Моя верховая езда ограничивалась лондонской школой, хотя и случалось ездить верхом в Роу.

— Возьмите Милашку. Она славная и смирная, как ее имя. А мадам, полагаю, поедет, как всегда, на Венере.

— Нет-нет, — нервно сказала она. — Только не на ней. Мадам предпочтет кого-нибудь поспокойней, вроде Милашки.

Едва мы выехали из конюшни, Эдит сказала:

— Моему мужу нравится, когда я езжу на Венере. Он говорит, что Конфетка, — она слегка коснулась лошадиной шеи, — только для детей. Девочки на ней учились ездить. Она совершенно нечувствительна к узде. Но мне на ней спокойно.

— Тогда вы можете наслаждаться верховой ездой.

— Я наслаждаюсь ею только вместе с вами, миссис Верлен. Иногда думаю, что из меня не получится хорошей наездницы. Боюсь, разочарую этим своего мужа.

— Но ведь не только в верховой езде заключается смысл жизни, не так ли?

— Нет… нет. Думаю, нет.

— Поезжайте вперед. Вы знаете дорогу лучше, чем я.

— Давайте поедем в сторону Дувра. Там есть прелестное место: замок на фоне неба, а потом спуск прямо к гавани.

— Хорошая идея, — сказала я.

День стоял чудесный. Я видела вокруг то, чего раньше никогда не замечала: в поле роскошным пурпуром цвела крапива, а на лугу очаровательно закручивались желтые баранчики.

— Отсюда видны и римские развалины, — сообщила мне Эдит, — если оглянуться.

Я так и сделала, думая о Роме.

— Думаю, мы знали бы, если б выяснилось, что произошло с той женщиной, — сказала Эдит. — Ужасно… даже представить себе страшно… вот так исчезнуть. А не могла она встать кому-нибудь поперек дороги?

— Такого быть не могло, — ответила я слишком резко.

Я отвернулась от развалин, и мы поехали дальше, держась прибрежной дороги.

Море было прозрачно-зеленым, на небе ни облачка, а воздух — так чист, что можно видеть берег Франции.

— Здесь красиво, — сказала я.

Когда мы были уже недалеко от Дувра, она показала мне дом, в котором, как говорили, живет привидение.

— Дама в сером выходит из дому, когда слышит стук лошадиных копыт. Говорят, убегая из дома, она выскочила на дорогу, чтобы остановить проходящую карету. Кучер не видел и наехал… она погибла. Она убегала от мужа, который пытался ее отравить.

— Думаете, она снова выйдет, когда услышит нас?

— Это обычно происходит ночью. Большинство ужасов случается ночью, правда? Хотя, говорят, эта женщина-археолог исчезла днем.

Я не ответила. Я вспоминала, как мы с Ромой стояли недалеко от этого самого места, глядя на чудесный замок — врата и оплот Англии, как его всегда называли. Он стоял здесь уже восемь столетий, сопротивляясь времени и стихиям, грозное предупреждение любым непрошеным гостям. На травянистом склоне возвышался шедевр из серого камня, над которым господствовала Цитадель — сторожевая башня над узкой полоской канала. Прямоугольная Цитадель, Башня констебля, защищенные подъемным мостом и опускающимися решетками, средневековыми полукруглыми башнями, глубоким тройным рвом, мощными контрфорсами, толстыми стенами, — все это производило грандиозное впечатление, и я не могла оторвать глаз.

— Он такой прочный, — сказала Эдит почти робко, — такой громадный.

— Замечательный, — откликнулась я.

— В башне на северо-восточной стене есть платформа, служившая лучникам, отстреливавшимся от врага. А в башне Св. Джона есть люки и платформы с разнообразными приспособлениями, из которых нападавших обливали расплавленным свинцом и кипящим маслом, — она содрогнулась. — Это так ужасно… и завораживает.

Я в свою очередь показала Эдит руины римского маяка, который значительно старше замка. Помню, Рома называла его “фарос”.

— О да, — сказала Эдит. — Именно это и есть римская провинция.

— А разве не вся Британия?

— Да, конечно, но именно здесь они впервые высадились. Представьте только! Маяк освещал им путь через море, — она рассмеялась, несколько нервно. — Я никогда не думала о римлянах, пока не приехали те люди. Это все из-за найденного в нашем парке.

Пока мы любовались видом, на холме показался всадник, направлявшийся к нам. Я узнала его на секунду раньше Эдит. Она была близорука. Но вот и она узнала всадника и переменилась в лице, заметно побледнела, а потом покраснела.

Нэйпир сорвал с головы шляпу и воскликнул:

— Какая неожиданная радость!

— Ах, — промолвила Эдит. В голосе прозвучал ужас, и он понял это, как я почувствовала, и ответил ей саркастически-издевательским взглядом.

— Ты на старом Доббине для младенцев? — спросил он.

— Это… это Конфетка.

— А миссис Верлен? О, почему вы не сказали, что хотите поехать верхом? Я подобрал бы отличную верховую лошадь.

— С которой я, без сомнения, не справилась бы. Я очень плохая наездница, мистер Стейси. Эта лошадь меня вполне устраивает. Она такая смирная, вполне соответствует своему имени, а это как раз то, что мне нужно.

— О нет. Вот тут вы ошибаетесь. Я настаиваю, чтобы вы ездили на хорошей лошади.

— Думаю, вы меня не поняли. Я крайне редко сажусь на лошадь.

— Упущение, которое необходимо исправить. Верховая езда — удовольствие, которому следует предаваться чаще. Она служит прекрасной зарядкой и доставляет много радости.

— Это по вашему мнению. Однако у других могут быть иные вкусы.

Эдит выглядела встревоженной; она совершенно утратила недавнюю живость.

— Вы возвращаетесь домой? — спросил он. — Тогда поедем вместе.

Обратное путешествие уже не казалось приятной прогулкой, потому что ему и в голову не приходило спокойно ехать на лошади по узким тропинкам. Он потащил нас напрямик, пустив лошадь вскачь, и нам пришлось следовать за ним. Когда его лошадь понеслась галопом, моя последовала за нею, и я не знала даже, смогу ли остановить ее. Я видела Эдит, с побелевшим от страха лицом вцепившуюся в поводья, и в моей душе поднималось негодование на человека, сделавшего ее такой несчастной.

Мы подъехали к дому с привидением, и Нэйпир посмотрел на Эдит, желая знать, какое впечатление на нее производит этот дом. Я заметила, как она старается держаться поближе ко мне, и чувствовала, что она нервничает. Я разозлилась. Он тоже видел это и издевался над ней. Для прогулок он всегда давал лошадь, которой она боялась. Представляю, как он неожиданно пускал лошадь галопом, а она вынуждена была гнать за ним.

Ужасная мысль вдруг пришла мне в голову. Может быть, она возникла при виде этого заброшенного, полуразрушенного дома, из которого, как говорят, выходит дама в сером. Муж пытался отравить ее. А что, если Нэйпир тоже хочет избавиться от Эдит Для этого и берет ее с собой на верховые прогулки. Он, опытный наездник, всегда с легкостью проскочит любое опасное место, в которое завлечет ее и которое может оказаться гибельным для неуверенной наездницы, какой была она. Вот он неожиданно пускает свою лошадь галопом, а место опасное… ее лошадь следует за ним… Эдит не справляется с нею…

Какая ужасная мысль, и все же…

Я скакала дальше и вдруг увидела его рядом. Он сказал:

— Из вас получится неплохая наездница, миссис Верлен, если потренируетесь. Впрочем, полагаю, у вас будет неплохо получаться все, чем бы вы ни занялись.

— Я польщена столь высоким мнением обо мне.

Эдит умоляла:

— Пожалуйста… Подождите меня…

Конфетка наклонила голову к шпалернику и схватила зубами пучок листьев. Эдит дергала за поводья, но лошадь даже не шевелилась. В нее как будто вселился злой дух, и она вознамерилась поиздеваться над Эдит, вслед за ее мужем.