— Вот как! Что же с ней произошло?

— Я не сторонник версии, что какой-то древнеримский бог разъярился и стер ее с лица земли. А вы? — Он сделал шаг ко мне. — Вы напоминаете мне эту женщину.

Он пристально смотрел на меня, и в какую-то минуту я подумала: он знает. Он знает, почему я здесь. Обнаружить, что я сестра Ромы, совсем не трудно. Жена Пьетро Верлена… Это ведь даже могли упоминать в печати. Может быть, он знает, что я приехала сюда выяснить, что скрывается за исчезновением Ромы. Может быть…

Дикие мысли могут прийти в голову, когда находишься в заброшенном доме наедине с человеком, убившим своего брата…

Я произнесла слабым голосом:

— Я… напоминаю… ее?

— Внешне вы, конечно, не похожи. Она-то не была красивой. — Я покраснела. — Я никоим образом не имел в виду… — Он поднял руки, изображая смущение, и заявил, что я поспешила с выводами, считая, будто таким образом он сделал комплимент моей внешности. Как он любил унизить! — У нее был такой сосредоточенный вид. Вид человека, уверенного в своей правоте.

— Понимаю. А что, у меня такой же вид?

— Я этого не сказал, миссис Верлен. Я сказал только, что вы напоминаете мне ту несчастную леди.

— Вы хорошо ее знали?

— Ее самоуглубленность была столь очевидной. Не обязательно быть близко знакомым, чтобы заметить это.

Я спросила, затаив дыхание:

— Что же с ней случилось?

— Вас интересует мое мнение?

— Но вы же не можете предложить ничего лучшего.

— А почему вы думаете, что я должен предлагать что-то лучшее?

— Вы же виделись с ней и знали ее. Может, у вас сложилось какое-то представление о том, какой она была…

— Или есть, — сказал он. — Совершенно необязательно говорить о ней в прошедшем времени. Мы не можем быть уверены в ее смерти. Я лично склонен думать, что она уехала по какому-то проекту. Но это тайна. Может, навсегда останется тайной. В мире существует множество неразгаданных тайн, миссис Верлен. А эта… что ж, возможно, она служит предупреждением, чтобы прошлое оставили в покое.

— Которое любой археолог, я уверена, не воспримет всерьез.

— Судя по тону, вы тоже этого не принимаете. Значит, считаете, что допустимо копаться в прошлом?

— Но ведь вы не можете отрицать, что археологи делают важное дело!

Он улыбнулся мне своей слегка сумасшедшей улыбкой, которую я начинала уже ненавидеть.

— Значит, вы не согласны, — сказала я возмущенно.

— Я так не сказал. Я и не думал об археологах. Вы одержимы этой женщиной. Я спросил только, считаете ли вы допустимым влезать в прошлое? Предки есть у каждого из нас. Они не являются собственностью этих гробокопателей.

— Наши собственные предки — да, они никого, кроме нас, не касаются. Обнародовать можно только историческое прошлое.

— Очень тонкое различие! Но кто же составляет историческое прошлое, как не конкретные люди? Я говорил резко, что мне обычно не свойственно, и предполагал, что вы, как и я, предпочтете забыть прошлое. А вы находите меня неделикатным… Мне не следовало этого говорить. Среди воспитанных людей так не говорят. Надо было начать так: “Какой сегодня прекрасный день, миссис Верлен! Ветер не такой холодный, как вчера”. Потом мы обсудили бы погоду за последние несколько недель и расстались бы, очень довольные друг другом, но думая, что могли бы и вовсе никакого разговора не заводить. Значит, вы против прямоты и искренности?

— Вы делаете скоропалительные выводы. Что же касается прямоты и искренности, то я считаю, что те, кто кичится своей искренностью, обычно относят ее только к себе. Для других у них есть иное слово — грубость.

Он рассмеялся, и в его глазах зажглись крохотные огоньки.

— Я докажу, что ко мне это не относится. Просто буду говорить о себе. Что вы слышали обо мне, миссис Верлен? Знаю, вам рассказали, что я убил своего брата, не так ли?

— Мне сказали, что это несчастный случай.

— Так всегда говорят дипломатическим языком, когда хотят скрыть правду.

— Я не пыталась быть дипломатом, а говорила искренне. Я действительно слышала, что это был несчастный случай, и верю, так оно и есть. Подобные трагические случаи имеют место в жизни.

Он поднял плечи и склонил голову набок.

— И, — заметила я, — хотя о них глубоко скорбят, их следует забыть.

— Это был необычный несчастный случай, миссис Верлен. Смерть наследника, красивого, обаятельного, всеми любимого. Смерть от руки брата, который не был ни красивым, ни обаятельным, ни всеми любимым, но который после этого стал наследником.

— Но он, наверное, и не пытался стать любимым.

Он засмеялся, и я услышала в его смехе страшную горечь, и мнение мое о нем в эту минуту несколько изменилось. Да, он чрезмерно жесток, но он мстил миру, так плохо его принявшему. Мне стало жаль этого человека.

Я сказала как можно мягче:

— Никого нельзя обвинять за то, что он совершил случайно.

Он подошел ко мне ближе; его глаза, ярко-голубые, пронзительные на бронзовом лице, смотрели прямо в мои.

— А разве вы можете быть уверены, что это был несчастный случай? Как все другие могут быть в этом уверены?

— Но ведь так оно и было, — сказала я горячо.

— Ну что ж, такие эмоции, да еще выраженные так пылко чувствительной молодой женщиной, весьма льстят мне.

Я расстегнула пальто, чтобы взглянуть на часики, приколотые к моему платью.

— О, уже почти половина четвертого.

И двинулась к двери, но он по-прежнему стоял на пути.

— Вы уже так много знаете о нашей семье, — сказал он. — А я о вас не знаю почти ничего.

— Не думаю, чтобы вам захотелось знать больше. А что касается меня, то мне известно лишь немногим более того, что вы только что сообщили. К тому же я здесь в качестве учительницы музыки, а не как семейный историк или биограф.

— А было бы интересно, окажись вы тут именно в этом качестве. Пожалуй, стоит предложить моему отцу. Какие хроники вы могли бы составить! Убийство брата… исчезновение женщины-археолога. Это ведь случилось поблизости.

— Моя профессия — музыка.

— Но вы так живо интересуетесь всем, что касается нас. Вас очаровала эта пропавшая дама… потому, что она пропала именно здесь?

— Нет…

— Нет? Вы интересовались бы ею так же, если бы она выбрала другое место для исчезновения?

— Тайны всегда интригуют.

— Действительно, они гораздо интереснее, чем выстрел в упор. Сомневаться в его мотивах не приходится.

— Несчастные случаи происходят без всяких мотивов. Они… просто происходят, и все.

— Итак, вы были столь любезны, что убедили себя в том, что это — несчастный случай. Но, может быть, позже вы измените свое мнение, когда услышите, что об этом говорят другие.

Я была в недоумении. Почему мое мнение так для него важно? Мое желание уйти почти исчезло. Мне хотелось остаться и поговорить с ним. Странным образом он напомнил мне Пьетро, который иногда впадал в состояние нервного отчаяния, вызванного каким-нибудь критическим замечанием, заявляя при этом, что он не верит критике.

Должно быть, я отвлеклась, думая о Пьетро, а тем временем Нэйпир продолжал:

— Я долго отсутствовал, миссис Верлен. Жил в Австралии, в имении кузины. Поэтому вы должны меня простить, если я лишен вашей английской дипломатичности. Я хотел бы рассказать свою версию… несчастного случая. Согласны выслушать ее?

Я кивнула.

— Представьте себе двух мальчиков… ну, не совсем, конечно, мальчиков. Бомону почти исполнилось девятнадцать, а мне почти семнадцать. Все, что делал Бомон, одобрялось; все, что делал я, вызывало подозрения. Именно так. Он был белой овечкой, а я черной. А черные овечки злопамятны: они вырастают такими, какими их хотят видеть окружающие. Итак, черная овечка становилась все чернее и чернее, пока однажды не взяла… ружье и не убила своего брата.

Если бы он выказал хоть какие-нибудь чувства, мне было бы приятнее. Но он говорил спокойно и хладнокровно, и неожиданно у меня мелькнула мысль: это не был несчастный случай.

— Все случилось так давно… — начала я неловко.

— В жизни случаются события, которые невозможно забыть. Ваш муж умер. Он был очень знаменит. Я, как вы изволили любезно заметить, филистер, заурядный человек, не получивший светского воспитания, однако и я наслышан о славе вашего мужа. Да и вы талантливы. — Его глаза внимательно смотрели на меня, и вдруг он сказал насмешливо: — Должно быть, вы достигли идиллии.

И когда он это произнес, я увидела Пьетро, глаза, полные ярости на то, что кто-то посмел усомниться в его гениальности, услышала голос, упрекающий меня. И подумала: этот человек знает, какой была наша семейная жизнь, и пытается испортить мои воспоминания. Да, он все-таки слишком жесток и любит разрушать. Он хочет растоптать мои мечты… и ему нравится мучить Эдит. Пусть мучает меня, если может, мне все равно, но только пусть не смеет насмехаться над моим замужеством.

— Мне не следовало так говорить, — заметил он, показывая, что понял мои чувства. Такое впечатление, что он вглядывался в мое прошлое и слышал саркастический смех Пьетро. — Я напомнил то, что вы предпочли бы забыть.

Спокойствие его голоса ранило гораздо больше, чем его насмешки, ибо я понимала, какой за ним кроется цинизм.

Я сказала:

— Действительно, мне нужно идти, чтобы подготовиться к уроку.

— Я провожу вас до дома, — ответил он.

— О, в этом нет необходимости.

— Мне все равно возвращаться этой же дорогой, впрочем, если вы хотите, чтоб я пошел другой…

— Не вижу причин, почему должна этого хотеть.

— Благодарю, — он отвесил легкий иронический поклон. — Искренне признателен.

Он открыл дверь и отошел, пропуская меня к ступеням. И сразу возникло ощущение неловкости: мне не нравилось, когда он шел так близко. Признание в убийстве брата лишало меня присутствия духа. Он казался торжествующим. А может, он не убивал? Я ни в чем не была уверена. Этот человек для меня загадка. Но меня это не касалось. Или все-таки касалось? Ведь он был здесь в одно время с Ромой, знал ее, говорил с ней. “Вы напоминаете мне ее”, — сказал он.