Я вздохнула свободнее, когда мы вышли из домика.

Когда мы подошли к раскопкам, он сказал совершенно неожиданно:

— Мы совершенно ничего не знаем о ее семье. Родители, я полагаю, тоже были археологи и погибли на службе.

— Чьи?

— Нашей таинственной леди, разумеется. Вас не удивило бы, если б в один прекрасный день она объявилась… каким-нибудь неожиданным образом? Вы же знаете, это исчезновение привлекло внимание к ее открытиям. Люди приезжали поглазеть на место, где исчезла женщина, а вовсе не на остатки римского завоевания.

Я сказала с легким раздражением:

— Вам не следует оскорблять ее подозрениями. Уверена, она их не заслуживает.

— Уверены?

— Я… Не думаю, что люди способны на подобное.

— У вас доброе сердце, и вы верите, что все кругом добры. С вами должно быть очень покойно.

Он начал рассказывать об открытиях, и я поняла, что он хорошо осведомлен. В частности, Нэйпир упомянул мозаичную мостовую. Он считал ее самой яркой из всех виденных в Британии.

Я неосторожно заметила:

— Применение льняного масла и воздействие солнечного света хорошо помогает восстановлению цветов. — Неосознанно я цитировала Рому. — Хотя, конечно, цвета проявились бы еще ярче, если бы на них действовало тропическое солнце.

— Вы показываете замечательные знания предмета! — Опять неверный шаг. Этот человек обладал способностью выбивать почву из-под ног. Он улыбнулся, и я заметила блеснувшую полоску зубов, таких же ярких в своей белизне, как и его голубые глаза на смуглом лице. — Вы случайно не археолог?

Я рассмеялась, но смущенно.

— Надеюсь, вы здесь не с тайной миссией? — он продолжал допытываться. — Не вылезете ночью из окна и не начнете подкапываться под фундамент нашего дома?

Я подумала: “Может, он и в самом деле знает? А если даже и так, что он может сделать? Он убил своего брата. Что он знает об исчезновении Ромы?” И произнесла как можно спокойнее:

— Если бы вы имели хоть какое-то представление об археологии, то понимали бы, что я не знаю почти ничего. Любому известно, что солнце и льняное масло восстанавливают цвет.

— Ну уж и любому. Я, например, об этом не знал. Но, возможно, я слишком плохо осведомлен.

Перед нами мелькнул дом, особенно великолепный на фоне синего моря.

— Единственное, что у нашей семьи есть общего с римлянами, — сказал он, — они тоже умели выбирать места для постройки дома.

— Чудесное место, — сказала я, растроганная видом.

— Рад, что оно вам нравится.

— Вы, наверное, гордитесь тем, что принадлежите к этому дому?

— Я предпочел бы сказать, что дом принадлежит нам. Вы когда-нибудь думали, сколько историй могли бы рассказать эти кирпичи, если б умели говорить? Вы романтик, миссис Верлен. — Опять Пьетро. Романтик под маской сдержанности… Неужели так заметно, несмотря на все мои усилия спрятать это поглубже после смерти Пьетро?

— Нет, действительно, — продолжал он, — какая жалость, что кирпичи не разговаривают. Они могли бы поведать много скандального. Но ведь вы верите в то, что люди добры, а, миссис Верлен?

— Я стараюсь, пока мне не докажут обратное.

— Философ, столь же прекрасный, сколь и музыкант. Какое сочетание!

— Вы смеетесь надо мной.

— Иногда мне доставляет большое удовольствие посмеяться. Но я не смею надеяться, что ваше великодушие распространится и на меня. Когда каинова печать проступает так ясно, то любым, даже самым добросердечным философам остается лишь смириться.

— Каинова печать… — откликнулась я эхом.

— О да, ее возложили на меня, когда я убил своего брата. — Он положил руку на лоб. — Здесь, вы знаете… Все ее видят, и вы тоже увидите, если посмотрите внимательно, миссис Верлен. А если даже и не увидите, то найдутся доброхоты, расскажут и объяснят, как ее следует искать.

Я сказала:

— Вы не должны так говорить. У вас такие горькие мысли…

— Горькие? — Он широко раскрыл глаза и засмеялся. — Нет, всего лишь реалистичные. Вы поймете. А если каинова печать стоит на человеке, смыть ее можно только чудом.

Солнце сверкало на воде, словно гигантская рука разбросала по ней бриллианты. За слепящей полоской воды угадывались мачты в Гудвиновых песках. Я смотрела на отдаленные города, и с этого места казалось, будто дома сбегали прямо в море.

Мы оба молчали.

Во дворе мы расстались, и я направилась в свою комнату, растревоженная встречей.


В тот же день позднее, когда выдалось свободных полчаса, я пошла в сад. У меня уже была возможность осмотреть его как следует, и, хотя я восхищалась террасами и цветниками, любимым местом стал маленький огороженный садик, который я обнаружила в день приезда. Одна стена скрывалась под сочной зеленью дикого винограда, и я представляла, каким ярким алым пятном придет сюда осень. Здесь царил покой, а мне было так необходимо остаться в одиночестве и подумать, ибо Нэйпир Стейси взволновал меня куда больше, чем я могла допустить.

Я сидела несколько секунд на скамье, глядя на пруд с лилиями, когда вдруг почувствовала, что не одна.

Среди зеленых кустов в дальнем конце сада стояла мисс Стейси, и так тихо, что я ее не заметила. На ней было зеленое платье, сливавшееся с листвой. Мне стало не по себе, когда я поняла, что она, должно быть, наблюдает за мной.

— Добрый день, миссис Верлен, — прокричала она весело. — Это ваше любимое место, я знаю. — Встав на цыпочки, она застенчиво погрозила мне пальцем. Я увидела в ее волосах зеленые бантики — в цвет платья.

Она, должно быть, заметила мой взгляд, потому что легко прикоснулась к ним.

— Когда я надеваю другое платье, то меняю и бантики. У меня есть бантики к каждому.

Удовлетворение проступило на ее лице, как будто она приглашала и меня восхититься ее вкусом. Ее движения и голос были такими молодыми, что я опять поразилась, увидев вблизи коричневые старческие пятна на шее и руках и морщины вокруг голубых глаз. Сейчас она выглядела даже старше, чем всегда.

— Вы изменились с тех пор, как приехали сюда, — заявила она.

— В самом деле? Разве это возможно? За такое короткое время?

Она села рядом.

— Здесь так тихо, спокойно. Это прелестный маленький садик, вы согласны? Ну, конечно, согласны. Такое ощущение, что ты отрезан от мира. Но на самом деле это совсем не так, вы знаете.

— Конечно.

— Вы это поймете. Вы кажетесь мне очень умной, миссис Верлен. Думаю, вы знаете еще многое помимо музыки.

— Благодарю вас.

— И… я рада, что вы приехали. Я определенно решила написать ваш портрет.

— Вы очень любезны.

— О, это может оказаться совсем нелюбезным, — она рассмеялась. — Некоторые художники совсем не любезны и не добры. По крайней мере, так думают их модели, потому что они пишут то, что видят, а моделям как раз это, может быть, хотелось бы скрыть.

— Ну, мне-то будет интересно узнать, какой вы видите меня.

Она кивнула:

— Еще не сейчас… Нужно немного подождать.

— Мы встречались всего один раз.

— Но я-то много раз вас видела. Вы мне очень интересны, миссис Верлен.

— Благодарю.

— И опять же, все может обернуться против вас. Многое зависит от обстоятельств.

Она сжала руки, как девочка, не желающая выдать свою тайну. Вот еще один член семейства, приводящий меня в смущение.

— Я видела, когда вы сегодня пришли, — и она закивала, как китайский болванчик. — С Нэйпиром, — добавила она.

Я осталась довольна, что смогла не покраснеть и не выдать своего замешательства.

— Мы встретились случайно, на римских развалинах, — сказала я довольно поспешно и тут же поняла, насколько глупо что-либо объяснять. Будто я извинялась.

Она еще три-четыре раза кивнула, что, как я поняла, должно означать, что она достаточно мудра и все понимает.

— Вас эти развалины очень интересуют, миссис Верлен?

— А кого они не интересуют? Они предмет всеобщего интереса.

Она повернулась ко мне и застенчиво взглянула из-под сморщенных век.

— Но некоторые интересуются гораздо более прочих. Вы не можете не согласиться с этим.

— Несомненно.

Она поднялась и опять сжала руки.

— Я тоже могу показать вам кое-какие развалины… совсем рядом. Хотите взглянуть на них?

— Развалины? — переспросила я.

Она поджала губы и кивнула.

— Пойдемте, — она протянула руку, и мне пришлось взять ее. Рука оказалась холодной и мягкой. Я отпустила ее, как только это показалось удобным.

— Да, — произнесла она, — у нас тут тоже есть развалины. Теперь, если вы так интересуетесь нами, вам пора на них посмотреть.

Она проскользнула к кованым железным воротам, открыла их и застыла в нерешительности, как фея из сказки, с таинственным выражением на лице. Я уловила ее волнение и спросила себя, почему в этом доме все так необычно.

— Развалины, — прошептала она как бы про себя… — Да, пожалуй, это можно было бы назвать развалинами. Не римские, конечно, а вполне современные. И в самом деле, почему бы семье Стейси не иметь собственные развалины по примеру римлян, — она хихикнула.

Я прошла через ворота, она закрыла их и догнала меня, а потом засеменила впереди, показывая дорогу и иногда оборачиваясь, чтобы улыбнуться мне своей детской улыбкой.

Мы пробрались через кустарник в ту часть сада, где я еще ни разу не была. Затем прошли по тропинке и вышли к ельнику, небольшому, но с толстыми, разлапистыми, густыми елями.

Между деревьями вилась тропинка; мисс Стейси семенила впереди, я шла следом, сомневаясь, так ли уж слегка она “не в себе”.

Но вот наконец я увидела цель путешествия. Это было похоже на круглую белую башню. Мисс Стейси прибавила шагу.