— Благодарю вас. — Какая вежливость, подумала я. В чем же он меня уязвит?

— Вам когда-нибудь приходилось выступать на сцене, миссис Верлен?

— Строго говоря, нет.

— Понятно. Наверное, вы к этому не стремились?

— Нет, отчего же, — сказала я, — стремилась, и даже очень. — Он поднял брови, а я торопливо закончила:

— Но, пожалуй, этого недостаточно.

— Хотите сказать, что вам не удалось достичь необходимого уровня?

— Именно так.

— Значит, ваше честолюбие оказалось недостаточно сильным.

Я заметила как можно холоднее:

— Я вышла замуж.

— Но это не причина. Надо полагать, существует немало женатых и замужних гениев.

— Никогда не утверждала, что я — гений.

Его глаза замерцали.

— Вы оставили свою карьеру ради замужества, — сказал он. — Но ваш муж был более счастливым. Он своей карьеры не оставил.

Я растерялась при этих словах. Я боялась, что голос выдаст мои чувства, если заговорю. Как я ненавидела этого человека! А он продолжал:

— Я подобрал пьесы, которые вам предстоит играть для нас. Уверен, вы одобрите мой выбор. Великие мастера, любимцы публики… Я знаю, вы оцените их по достоинству.

Я не ответила. Перед глазами стоял Пьетро и сцены из прошлого. Его эгоизм, моя обида на него за те жертвы, которые я принесла и о которых постоянно ему напоминала.

Кто этот человек, считающий себя вправе заставлять меня вспоминать все это. Я не должна стоять здесь и позволять мучить меня. Я взяла ноты, которые он положил на стол.

— Благодарю вас, мистер Стейси.

Я взглянула на листки у себя в руках. Лист. Венгерские танцы. Рапсодия № 2. Музыка, которую играл Пьетро на своем последнем концерте.

Мне показалось, что я поднимаюсь в воздух. Нет сил оставаться здесь дольше.

Я повернулась, Юлий Цезарь с гобелена поплыл перед моими глазами. Я ухватилась за ручку двери и оказалась снаружи.

Он знает, подумала я. Он выбрал эти пьесы намеренно, желая поиграть на моих нервах. Ему хочется помучить, заставить выдать себя, а самому — позабавиться, как мальчишке, который бросает в банку двух пауков и наблюдает, как они реагируют друг на друга.

Точно так же он мучил и Эдит. А теперь его внимание переключилось на меня. Я явно интересовала его. Почему? Может быть, он знал обо мне больше, чем я думала?

Ведь надо же, он озаботился тем, чтобы найти именно те пьесы, которые Пьетро играл в тот вечер. Возможно, их упоминали тогда в какой-нибудь из газет.

Что же он еще знает обо мне?


В один из предшествующих приему дней Алиса сообщила, что Эдит плохо себя чувствует, и я направилась к ней в комнату навестить.

Это и были апартаменты, в которых скрывался Карл I во время Гражданской войны. Фактически они состояли из двух спален — первой, основной, которую занимал Нэйпир, и второй, большей, которую занимала Эдит. В ней стояла огромная кровать с балдахином на четырех резных столбах. Изголовье кровати и сам балдахин украшались позолоченными фигурками, столбы — резными цветами, а портьеры были голубого бархата. Богато украшенная кровать напомнила мне, что здесь — брачный покой. Соседняя комната, в которой как раз и скрывался Карл I, обставлена гораздо скромнее, насколько я могла видеть через открытую дверь. К четырехспальной кровати из резного дерева приставлены деревянные ступеньки, чтобы удобнее было забираться. В той, первой, комнате обстановка, без сомнения, сохранилась с времен Гражданской войны, а здесь мебель более поздних времен и более элегантная.

В этом брачном покое я была впервые и чувствовала некоторое смущение: ведь это брачное ложе Нэйпира и Эдит. Любопытно, какими могли быть их отношения, если она его так боялась, а он так ее презирал.

У стены стоял туалетный столик, над которым висело большое зеркало в золоченой раме; я заметила также бюро из шелкового и красного дерева с позолотой, украшенное витыми столбиками. Это, наверное, самая элегантная комната во всем доме, особенно по сравнению с мрачной соседней.

Мне неудобно было рассматривать комнату, тем более что я пришла к Эдит, а не на экскурсию.

Она сидела в богато украшенной постели, такая маленькая и потерянная; чудные волосы, заплетенные в две косы, лежали на плечах.

— О миссис Верлен, я… ужасно боюсь.

— Чего? — спросила я.

Она закусила губы.

— Завтра вечером… Я должна быть гостеприимной хозяйкой, а я до ужаса боюсь этих людей. Я не могу их встречать.

— Да что же в них такого страшного? Они просто гости.

— Но я даже не знаю, что сказать. Как бы я хотела не ходить туда. — Она посмотрела на меня с надеждой, словно умоляя придумать оправдание для ее отсутствия.

— Вы привыкнете к этой роли. Бессмысленно пытаться избегать ее в этот раз. В следующий раз вам все равно придется встречать гостей. Уверена, со временем вы даже сочтете эту обязанность приятной.

— Я подумала, может, вы… могли бы… заменить меня.

Я была поражена.

— Но я даже не собираюсь оставаться на ужин, а просто спущусь, чтобы поиграть для гостей.

— Вы бы сделали все гораздо лучше меня.

— Благодарю вас, но я ведь не хозяйка дома, а просто работаю здесь.

— Я думала, может быть, вы поговорите с Нэйпиром.

— И предложу ему себя на ваше место? Вы и сами понимаете, что это невозможно.

— Да, понимаю, — сказала Эдит. — О, надеюсь, мне станет лучше. Но он бы послушал вас.

— Уж если кому и говорить с вашим мужем, то лучше вас самой никто этого не сделает.

— Нет, — сказала Эдит, прикрыв глаза рукой, и добавила: — Вас он, по крайней мере, замечает, миссис Верлен, а он замечает немногих.

Я рассмеялась, но меня охватило сильнейшее беспокойство. Он интересуется мной. Почему?

Я сказала резко:

— Сейчас вы должны встать и как следует погулять. Перестаньте нервничать. Когда все закончится, еще удивитесь, что так волновались по пустяковому поводу.

Эдит опустила руки и горестно смотрела на меня.

Какой же она все-таки ребенок! Но мои слова произвели на нее впечатление.

— Я постараюсь, — сказала она.


Как тихо в большом зале! На помосте стоял рояль. Из теплиц сюда должны принести корзины с цветами. Наверное, тюльпаны и гвоздики. Кресла уже расставлены. Похоже на концертный зал… очень своеобразный, с рыцарскими доспехами, стоящими у лестницы, с оружием, развешанным на стенах, — вооружением семейств Стейси, Нэйпиров и Бомонов вперемежку.

Я буду сидеть там, в своем бордовом бархатном платье, такая же, как в тот роковой вечер.

Нет, другая. На этот раз я буду не среди публики, а там, на сцене.

Я поднялась на помост, села за рояль. Не нужно думать о Пьетро. Пьетро умер. Если бы он находился там, среди публики, я наверняка боялась бы сбиться и заслужить его насмешку. Я сознавала бы, что он здесь, прислушивается и ловит каждую фальшивую ноту, каждый неуверенный звук, и чувствовала бы, что хоть он и беспокоится за меня, а все же надеется, что мое исполнение будет хуже его.

Я заиграла. Этих пьес я не играла с тех пор. Я сказала тогда себе, что не смогу этого выдержать. Но теперь я все-таки играла, и меня охватывало то же волнение, которое испытывал композитор, сочиняя их. Да, оно витало здесь, это божественное вдохновение, рождающееся где-то в сферах небесных. Это было прекрасно. Играя, я не видела Пьетро, его волос, разлетающихся по спине, когда он встряхивал головой в творческом возбуждении. Сейчас для меня музыка означала то же, что и в те далекие дни, когда я еще не встретила Пьетро. Играя, я испытывала самые возвышенные чувства.

Когда я остановилась, воспоминания нахлынули на меня с прежней живостью: вот он кланяется публике, немного усталый и напряженный, каким никогда не бывал после концерта, по крайней мере, сразу… Усталость всегда приходила позже, когда он покидал сцену, когда уходили льстецы и низкопоклонники, когда мы оставались вдвоем. Вот тогда и начинало оказывать свое действие все то, что он вложил в свою музыку.

…Вот я вижу его лежащим в кресле в гримерной… Пьетро… никогда ты больше не сыграешь…

Смех за спиной. На секунду показалось, что он вернулся и смеется надо мной. Если что-то и могло вызвать сюда его дух, то только музыка.

В одном из кресел сидела миссис Стейси. В платье из бледно-розового крепа и с розовыми бантиками в волосах.

— Я вошла на середине, — сказала она. — Вы играете замечательно, миссис Верлен.

Я не ответила. И она продолжала:

— Это напоминает мне прежние дни. Изабелла всегда так нервничала. А вы спокойны. Потом она всегда плакала у себя в комнате. Она всегда оставалась недовольной своей игрой, она знала, что могла бы играть лучше, если бы продолжала заниматься с учителями. Я сидела сейчас и слушала и подумала, что не удивлюсь, если ваша игра привлечет сюда привидений. Обычно так и бывает. Предположим, Изабелла не может упокоиться. Предположим, она возвращается… Что ж, зал выглядит совершенно так же, как и в те вечера, когда играла она… совершенно так же… только рояль другой. Разве это вас не беспокоит, миссис Верлен? Как вы думаете, может музыка привлечь сюда привидений?

— Если они существуют, то несомненно. Но я не верю в них.

— Очень опасно говорить так. Ведь они могут слушать нас.

Я не ответила и поспешила закрыть крышку рояля, думая про себя: да, это будет вечер с привидением. Причем не Изабеллы Стейси, а Пьетро.

Изображение, смотревшее из зеркала, утешало: бордовый бархат, орхидея. Платье, несомненно, шло мне. Пьетро никогда об этом вслух не говорил — за него говорили глаза.

Он стоял за моей спиной, положив руки на плечи, глядя на нас в зеркало. Эта картина запечатлелась в моей душе навсегда.

— Ты выглядишь вполне достойно… меня, — заявил он со свойственной ему прямотой, а я посмеялась и сказала, что если он так считает, значит, я и в самом деле выгляжу очень хорошо.