— Но сэр Вильям так рад, что у него будет внук.

— Внук, — она захихикала, — по имени Бомон!

— Эти разговоры несколько преждевременны. Ребенок еще не родился, и неизвестно, будет ли мальчик.

— Никогда они не смогут заменить Бомона, — сказала она с яростью. — Что сделано, то сделано.

— Очень жаль, что нельзя все забыть.

— Это Нэйпир так думает. А вы, конечно, придерживаетесь его взгляда, — в ее насмешливом тоне явно слышалось обвинение.

— Я еще слишком недолго живу здесь и к тому же не имею никакого отношения к вашей семье, так что это не моя задача — придерживаться чьего бы то ни было взгляда.

— Однако какой-то взгляд на вещи у вас имеется. Нет, я определенно должна вас написать, миссис Верлен. Но не сейчас… Я подожду немного. Вам кто-нибудь рассказывал о Гарри?

— Нет.

— Вам следует знать. Вы ведь хотите знать о нас все, не так ли? Так что и о Гарри вам, без сомнения, знать надо.

— Это человек, за которого вы собирались замуж?

Она кивнула, и лицо ее сморщилось.

— Я думала, что он любит меня… и он действительно любил. Все было бы хорошо, но нам помешали. Отняли у меня Гарри.

— Кто?

Она неопределенно махнула рукой.

— Вильям. Мой брат. Он был моим опекуном после смерти родителей. Он сказал: “Нет. Никаких свадеб до двадцати одного. Тебе еще рано.” А мне было девятнадцать. И для любви совсем не рано. Если б вы видели Гарри, миссис Верлен. Он был так красив, умен, остроумен. Всегда смешил меня своими шутками. Он высокого аристократического происхождения, но беден, именно поэтому Вильям заявил, что мне еще рано. Вильям слишком большое значение придает деньгам. Думает, в мире нет ничего важнее. Знаете, он ведь и Нэйпира наказал деньгами. “Убирайся… ты изгнан. Не получишь ни крошки из моего имущества”. А теперь он пожелал иметь внука, и Нэйпир покорно прибежал на его зов. И приманкой опять послужили деньги!

— Но может быть и другая причина.

— Какая же еще, миссис Верлен?

— Желание угодить отцу, желание как-то исправить случившееся, забыть старую вражду.

— Вы слишком сентиментальны. По вашему виду этого никто не скажет, кроме меня, конечно. Вы кажетесь такой спокойной, уравновешенной. Но я вижу, что вы так же сентиментальны, как… Эдит.

— По-моему, сентиментальность никому не приносит вреда.

— Только если ею не пытаться заглушить истину. Это все равно, как лить патоку на пудинг с салом. Вы не ощутите ничего, кроме патоки.

— Вы начали рассказывать о Гарри.

— О, Гарри!.. У Гарри имелись долги. Голубой кровью ведь долгов не заплатишь, верно? Это можно сделать только деньгами. У меня деньги были. Может, Вильям не хотел, чтобы деньги уходили из семьи. Вы думаете, это явилось причиной? Но вы не можете знать точно, правда? Вильям сказал: “Подожди до двадцати одного”, — и не дал согласия. Два года ждать! Мы обручились. Устроили праздничный обед. Изабелла тоже присутствовала. Тогда они с Вильямом еще не были женаты. На том помосте, где сейчас стоит рояль, играл оркестр. Мы танцевали, Гарри и я, и он сказал: “Два года пройдут быстро, любимая”. Они, действительно, прошли быстро, но к концу этого срока я потеряла Гарри. Он встретил девушку, у которой денег оказалось больше, чем у меня, и которая могла заплатить его долги, не откладывая; наверное, нужда подгоняла. Красоты у нее было гораздо меньше, чем у меня, а денег — гораздо больше.

— Но тогда, возможно, все обернулось к лучшему.

— К лучшему? Что вы хотите этим сказать?

— Поскольку ему нужны были только ваши деньги, он мог оказаться не слишком хорошим мужем.

— Именно это мне и пытались тогда внушить, — она топнула ногой. — Неправда! Если бы я вышла за него, он бы любил меня больше. Гарри просто хотел немножко облегчить себе жизнь. Он был бы счастлив, если бы ему сразу разрешили жениться на мне. И у меня были бы свои дети… — Ее лицо сморщилось; она походила на ребенка, плачущего над сломанной игрушкой. — Так нет же, — вскричала она яростно, — мне помешали! Вильям помешал. Как он посмел! Знаете, что он сказал? “Он — охотник за приданым. Тебе лучше расстаться с ним.” И с таким надменно-добродетельным видом, будто он хороший, а Гарри — плохой. Он… о, я бы еще много могла рассказать…

Я смотрела на нее печально, и ее неистовство испарилось.

— У вас доброе сердце, миссис Верлен, — сказала она, — и вы знаете, что такое потерять возлюбленного, правда? Ведь вы тоже страдали? Вот почему я и рассказываю вам все это. У меня было кольцо… с прелестным опалом. Но опалы, говорят, приносят несчастье. Гарри никак не мог решиться сказать правду, а мне уже исполнился двадцать один год, я назначила день свадьбы, и подарки уже начали приходить. И вдруг я получила письмо… Он не смог сказать мне прямо в глаза, а только написал. Оказывается, он женат уже несколько месяцев. Надо было мне не слушаться брата, а бежать с Гарри, когда он в первый раз сделал предложение. Вильям разбил мне сердце, миссис Верлен. Я ненавидела его. Я ненавидела и Гарри, но недолго. Я взяла свое кольцо с опалом и зашвырнула в море… а потом взяла краски и писала лицо Гарри на стенах. Лицо Гарри… ужасное… ужасное… ужасное… но это принесло мне успокоение.

— Мне очень жаль, — только и смогла я сказать.

— Вам действительно жаль, — ответила она, грустно улыбаясь. — Но разве не вы сейчас говорили, что все забывается? Нет, кое-что не забывается никогда. Я никогда не забуду Гарри. И я никогда не забуду Бомона. Моего милого, дорогого Бью… Когда он родился, я почувствовала себя счастливее. Он полюбил меня сразу же и всегда любил свою тетушку Сиб. Я разрешала ему рисовать своими красками, и это очень нравилось Бью. Он рос таким радостным, таким красивым, всегда светился, словно солнышко. Мы были неразлучны. Бью! Мы звали его так, конечно, потому, что полное его имя Бомон. Но еще и потому, что он был очень красив.

— Значит, в нем вы нашли утешение?

— До того дня… пока его не убили.

— Это был несчастный случай. Такое могло произойти с любыми другими мальчиками.

Она сердито тряхнула головой.

— Но это же был Бью… мой любимый, прекрасный Бью. — Она неожиданно повернулась ко мне: — В этом доме что-то завелось… что-то плохое. Я знаю.

— Дом не может быть плохим, — заметила я.

— Может, если таким его делают люди, живущие в нем. В этом доме есть злые несчастные люди. Будьте осторожны.

Я пообещала проявить осторожность и сказала, что мне уже пора, потому что поняла, сейчас она набросится на Нэйпира, а тогда я вынуждена буду его защищать.

Она посмотрела на часики и кивнула.

— Приходите снова, — сказала она. — Приходите поговорить со мной. Я люблю разговаривать с вами. И не забудьте… однажды я все-таки напишу ваш портрет.


Я решила немного прогуляться по саду и взяла с собой Алису. Все утро шел дождь, а теперь выглянуло солнце. Аромат цветов становился все сильнее, и трудолюбивые пчелы уже начали жужжать в лавандовых зарослях.

Алиса рассказывала мне о трудностях, которые возникли у нее с прелюдом Шопена, а я пыталась объяснить, что достигнуть видимой простоты и легкости бывает иной раз трудней всего.

— Как бы я хотела играть, как вы, миссис Верлен. У вас всегда выходит легко и просто.

— За этим стоят годы и годы практики, — сказала я ей. — Если будешь работать многие годы, то и ты приобретешь мастерство.

— Сэр Вильям спрашивает вас о наших занятиях?

— Да, иногда.

— А обо мне спрашивает?

— Он всеми вами интересуется.

Она порозовела от удовольствия, но тут же ее лицо помрачнело и она сказала:

— Эдит плохо себя чувствовала все утро.

— Женщины в положении иногда чувствуют себя плохо по утрам; со временем это пройдет, и ей станет лучше.

— Как здорово! Все просто счастливы и только и говорят о будущем ребенке и о том, что все исправится, когда он родится.

— Что должно все исправить? — воскликнула Аллегра.

— Мы говорили о ребенке, — пояснила Алиса.

— Все кому не лень болтают о ребенке. Можно подумать, до него здесь ни у кого не было детей. В конце концов, они ведь женаты. Почему бы им не иметь ребенка. Другие же имеют. Для этого люди и женятся… ну, или некоторые из них.

Аллегра с вызовом смотрела на меня, будто желая спровоцировать на какое-нибудь замечание.

— Ты уже выполнила свое упражнение? — спросила я холодно.

— Еще нет, миссис Верлен. Я выполню… позже. Только что было такое ужасное утро, а теперь, смотрите, солнышко, но скоро опять пойдет дождь. Вон какие облака. — Она озорно улыбнулась, но тут же ее лицо потемнело. — Меня уже тошнит от разговоров об этом ребенке. Мой дедушка — изменник. Вот что сказал мне сегодня утром один из лакеев. Он сказал: “Мисс Аллегра, этот ребенок, видать, здорово переменит вашего деда. Похоже, будет, словно мистер Бью вернулся!”

— Да так и будет, — сказала Алиса. — Именно словно мистер Бью вернулся. Интересно, станет ли тогда в часовне опять зажигаться огонь?

— Огню в часовне существует простое логическое объяснение, — сказала я и, поскольку они выжидающе смотрели на меня, добавила: — Я уверена.

Аллегра стояла угрюмо и гримасничала.

— Вся эта суматоха! Она мне отвратительна. К чему поднимать такую суету вокруг ребенка? Может, вообще родится девочка, так им и надо! Они, кажется, совсем забыли о моем существовании. Вокруг меня никогда не суетились, а я ведь дочь Нэйпира, и сэр Вильям — мой дедушка. Теперь он едва смотрит на меня, а когда все-таки случается взглянуть, то на его лице… неприязнь.

— О нет, Аллегра, — запротестовала я.

— О да, миссис Верлен. Какой смысл притворяться. Я привыкла думать: это из-за того, что мой отец — Нэйпир, а дедушка его ненавидит. Но ведь не из-за того же, что у Нэйпира будет другой ребенок, они все подняли такую шумиху, когда он еще даже не родился.