Доктор говорил, что это естественно. Происшедшее явилось для меня сильнейшим потрясением, но кошмары со временем пройдут. Мне следует стараться не думать о том испытании в домике.

Я искала записку, но не могла найти, и опять обратилась к Годфри за объяснениями.

— Я не писал никакой записки, — заявил он.

— Но я видела ее своими глазами. Именно поэтому и отправилась в домик.

Он покачал головой.

Я продолжала раздраженно:

— Она была адресована мне, и в ней сказано, насколько я помню: “Дорогая К., хотелось бы встретиться с вами сегодня в 18.30. У меня есть для вас нечто важное. Г.У.”

— Я никогда не писал такой записки.

— Тогда кто же ее написал?

Он в ужасе уставился на меня.

— Где эта записка?

— Не знаю. Могла оставить у себя в комнате. Или положить в карман… Но сейчас ее нигде нет.

— Очень жаль, — сказал он. — Но вы же знаете мой почерк.

— Это первая записка, которую вы написали. Конечно, я раньше видела ваш почерк, но странное дело, когда я держала записку в руках, мне и в голову не пришло, что ее написали не вы.

— Каролина, если кто-то скопировал мой почерк…

— Если? — взорвалась я. — Вы предполагаете, что записки не было?

— Нет… нет… конечно, нет. — Он выглядел обескураженным. — Но… если… я хочу сказать, что кто-то послал эту записку, чтобы заманить вас в домик.

— Вывод очевиден.

— Поясните, пожалуйста.

— Я намечена следующей жертвой.

— Каролина!

— И уже стала бы ею, если бы не Алиса.

Он кивнул.

— Но, моя дорогая Каролина, это… это же в самом деле страшно!

— Согласна с вами, — сказала я холодно, ибо не могла простить ему даже тени сомнения в том, что я получала записку. — Рома… Эдит… а теперь я. Кто следующий? Все потому, что виновный в исчезновении первых двоих знает о моем намерении вывести его на чистую воду.

— Но кто именно может это знать? — спросил он. — Кроме меня, больше некому. Не думаете же вы, что я?..

Я рассмеялась и тут же чуть не разрыдалась.

— Но, Годфри, кто-то пытается меня убить. Что мне делать?

— Вы можете уехать отсюда.

— Уехать! — Я представила себе одинокую жизнь вдали от Ловат-Стейси, без всяких известий о том, что происходит в этом доме, ставшем мне почти родным. Нет, что бы ни произошло, я не уеду отсюда.

— Отсюда я не уеду, — сказала я горячо. — Приму особые меры, и когда в следующий раз получу записку с приглашением на свидание, настоятельно потребую ее подтверждения в присутствии свидетелей.

— Ради Бога, делайте, что сочтете нужным.

— Годфри, я в самом деле не понимаю, как записка могла попасть ко мне.

— И мой почерк… по крайней мере, мои инициалы.

Внезапно меня будто холодом обдало, и я вздрогнула. Где же записка? Я точно помнила, что не выбрасывала и не уничтожала ее. Мне казалось, я оставляла ее в своей комнате. И в запертой двери была какая-то тайна. Алиса сказала, что она тяжело открывалась, да и дверная ручка вела себя странно.

— Но я так испугалась, — сказала она, — что не обратила на это особого внимания. Я только знала, что должна освободить миссис Верлен. Просто я очень сильно толкнула дверь, и она открылась. Но как-то все смутно помню. Попав в дом, я постоянно повторяла про себя: “Я должна спасти миссис Верлен…” и даже не помню, как бежала по лестнице.

Все решили, что все понятно: дверь разбухла от сырости после таких дождей, и, не открыв ее сразу, я решила, будто меня заперли, хотя сделать этого, конечно же, никто не мог. Сложилось общее, хоть и невысказанное, мнение: миссис Верлен охватила паника, и она убедила себя в том, что ее заперли в горящем доме. Этого достаточно любому, чтобы впасть в панику!

А причина пожара? Для приготовления пищи Рома пользовалась парафиновым маслом, и в пристройке хранился бочонок, в котором наверняка находились остатки запаса. Решили, что в домике ночевал бродяга, оставивший где-нибудь тлеющую трубку или сигарету. Пожар вспыхивает достаточно быстро.

— Бродяги, — говорил Годфри. — Вот и ответ. А вы помните тот день, когда вы увидели тень в окне? Это мог быть один из них, и Он прятался в пристройке, когда мы вышли.

Правдоподобное объяснение, но только я в него не очень-то поверила. Я была убеждена, что все расчитано заранее и устроено с дьявольской хитростью.

Но стоило только завести об этом разговор, как меня призывали проявить здравый смысл и повторяли: у меня слишком разыгралось воображение. Так считал и Годфри, я уверена. А уж если так думал он, знавший, что я сестра Ромы и приехала сюда выяснить обстоятельства ее исчезновения, то все остальные, не ведавшие об особых моих причинах находиться здесь, тем более, не сомневались в своей версии.

Я знала: если бы не Алиса, меня бы убили, как до этого убили мою сестру и Эдит, в чем теперь я была совершенно уверена.

Глава четвертая

Несколько недель прошло, прежде чем я окончательно оправилась от пережитого потрясения. Все проявляли ко мне исключительное внимание, что, конечно, льстило, однако я никак не могла избавиться от мысли: именно среди этих людей, таких внимательных, участливых, так искренне интересовавшихся моим здоровьем, находится тот, кто пытался меня убить. Впрочем, свои мысли я держала при себе и притворно соглашалась, что пожар вызван неосторожностью какого-то бродяги; что огонь, по-видимому, несколько часов тлел в пристройке, а разгорелся, охватив всю нижнюю часть дома, по какой-то иронии судьбы именно через пять-десять минут после того, как я вошла в дом и поднялась по лестнице; что дверь не была вовсе заперта, а ее просто заклинило. Это было очень удобное объяснение.

Нэйпира я избегала. Не могла смотреть ему в глаза, боясь прочесть в них такое, что могло меня ужаснуть. Я все время вспоминала нашу встречу в роще и часто даже видела ее во сне.

Миссис Линкрофт предложила мне на время прекратить занятия.

— Вы поправитесь гораздо быстрее, — говорила она. — Ведь вы перенесли страшный удар. А девочкам в том нет вреда, если они и пропустят несколько уроков музыки. В конце концов, обойдутся простыми упражнениями.

Ну, а я наслаждалась возможностью свободно играть то, что приносило мне огромное утешение. Часами я сидела за фортепьяно, играя Шопена и Шумана и стараясь не думать о том кошмарном моменте, когда я поняла, что заперта в доме, как в капкане. Однажды я слышала, как девочки говорили о пожаре. Аллегра бездумно смотрела в пространство, поставив локти на стол. Перебирая ноты, я невольно прислушивалась к ним.

— Я думаю, ты напишешь рассказ о пожаре, — сказала Аллегра.

— Когда закончу, прочту его вам.

— Все о храброй спасительнице, — сказала Сильвия. — Хотела бы и я стать храброй спасительницей.

— Знаю, — съязвила Аллегра, — ты бы хотела спасти из горящего дома мистера Уилмота. Пожалуй, тебе придется поискать другой дом… этот уже сгорел.

— Странно, — задумчиво продолжала Сильвия, — мама говорит, все это странно…

— Да ну? — опять съязвила Аллегра. — А что именно?

— …Что случилось два пожара. Часовня в роще и этот домик. Ведь получается два, верно?

— Ты делаешь явные успехи в математике, — заметила Аллегра. — Пять баллов за правильный счет. Действительно, два.

— Я только хочу сказать, что это совпадение, вот и все. Два пожара, две пропавшие леди. Думаю, все это очень странно.

— Две леди? — переспросила Аллегра.

— Только не говори, что ты забыла о женщине-археологе, — сказала Алиса.

Сильвия прошептала:

— И чуть было не стало три.

— Но миссис Верлен не исчезла, — уточнила Алиса.

— А если бы никто не знал, что она пошла в домик и осталась там? Тогда было бы три.

— Но могли бы найти ее… останки, — сказала Алиса.

Тут они заметили меня и приумолкли.


Я стояла у семейного склепа Стейси на кладбище, когда ко мне подошел Годфри. Встречаться в церкви во время его занятий на органе стало бессмысленно, поскольку миссис Рендолл обнаружила это и всегда посылала Сильвию то позвать его, то посидеть рядом и “насладиться” музыкой.

— Сильвия всегда любила органную музыку, — говорила миссис Рендолл. — Думаю, дело обстояло бы куда лучше, учись она игре на органе, а не фортепьяно. Конечно, у нее и не может быть никаких успехов, хотя девочка очень прилежно занимается. И вообще, кажется, это вовсе не ее вина: коль учитель имеет посторонние интересы, всегда страдает ученик.

После пожара она, как, впрочем, и все остальные, стала относиться ко мне несколько мягче, благодаря интересу ко мне Годфри, но это не помешало ей сделать меня одним из многочисленных объектов для нападок. Мы же с Годфри, понимая ее и причину ее волнений, решили пока не давать нашей дружбе перерасти во что-то большее.

Я внимательно смотрела, как он пробирался ко мне между могил, освещенный солнцем, и в очередной раз подумала, как он мил. Не красавец, нет, но с бездной обаяния, которым он, я думаю, был обязан своему характеру, и я еще раз поблагодарила судьбу за то, что она послала мне такого друга. И дружба наша росла с каждым днем.

Инцидент с пожаром даже еще сблизил нас, а его забота обо мне становилась все более трогательной. Особенное беспокойство в нем вызывало то, что я пришла в дом по записке, которую получила, вроде бы, от него. Это, по моему мнению, было наиболее тревожным обстоятельством. Меня заманили в домик.

Никому, кроме него, я не рассказывала о записке, меня неприятно поразила его первая реакция на мой вопрос о ней: тогда он решил, что мне померещилось, — но теперь это обстоятельство его сильно волновало. Мы договорились никому ничего не говорить: тот, кто ее написал, мог каким-нибудь образом выдать себя. Но никто не проговорился. Что же касается Годфри, то он продолжал уговаривать меня уехать отсюда, потому что здесь стало очень небезопасно. Я могла бы взять отпуск, пожить немного в его семье. Родные будут счастливы принять меня.