Входя однажды в дом, я услышала ее голос, невыносимо резкий.

— Вот так-то лучше, золотко мое, — говорила она. — Ты не вздумаешь пойти против меня, верно? Ха! Я ведь могу и кое-что неприятное рассказать кой о ком из здешних, а особенно о тебе, понимаешь? Вот так, я думаю, мы это и решим. И чтобы никаких разговоров, вроде: “Пусть цыгане убираются вон”. Цыгане останутся здесь… смотри же!

В ответ промолчали, а я с замиранием сердца подумала: “Нэйпир, ах, Нэйпир. Какие неприятности ты сам на себя навлек. Как же ты мог увлечься подобной женщиной!”

Потом снова тот же голос:

— Да, да, Эми Линкрофт… Эми Линкрофт. Я смогу и раскрыть кой-какие секреты про тебя и твою драгоценную доченьку. А тебе уж, конечно, этого не хочется, ведь так?

Эми Линкрофт! Не Нэйпир!

Я уже собиралась уйти, когда Сирена Смит появилась собственной персоной. Она пробежала мимо с пылающим лицом и сверкающими глазами. Как она похожа на Аллегру, на сердитую Аллегру!

— Вот это да! — закричала она. — Провалиться мне на месте, ежели это не музыкальная леди! Эй, леди, да вы никак прикладывали ухо к полу… а, может, к замочной скважине? — Она расхохоталась, а мне ничего не оставалось, как направиться в зал.

Там никого не было, и у меня возник вопрос, слышала ли миссис Линкрофт ее последние слова. Скорее всего, слышала. Думаю, замешательство помешало ей заговорить об этом со мной.


За обедом миссис Линкрофт была так же спокойна и сдержанна, как всегда.

— Надеюсь, вам понравится, как я приготовила говядину, миссис Верлен. Алиса, отнеси бульон наверх, сэру Вильяму. Когда вернешься, я уже буду готова.

Алиса унесла поднос, и я еще раз восхитилась ее послушанием.

— Для меня это огромное утешение, — сказала миссис Линкрофт, а мои мысли сразу же вернулись к словам цыганки, и я еще раз мысленно поинтересовалась, а существовал ли мистер Линкрофт, или Алиса — плод юношеской неосмотрительности. Это было вполне вероятно, поскольку я ни разу не слышала, чтобы о мистере Линкрофте хоть кто-то упоминал.

Словно услышав мои мысли, миссис Линкрофт сказала:

— Лучше бы миссис Рендолл не совалась к цыганам. Они никому не причиняют вреда.

— А она ведь определенно вознамерилась изгнать их отсюда.

— Насколько нам всем было бы спокойнее жить, будь она столь же воспитанной и миролюбивой, как ее муж.

— Да и самому пастору, и особенно Сильвии.

Миссис Линкрофт кивнула.

— Полагаю, вы догадались, кто такая Сирена Смит. Вы ведь слыхали кое-что из семейной истории.

— Хотите сказать, что она — мать Аллегры?

Миссис Линкрофт кивнула.

— Все сложилось так неудачно. Я вообще не понимаю, почему ей и в первый-то раз разрешили прийти сюда. Она работала на кухне… хотя работы у нее было совсем немного. А потом обольстила Нэйпира… вот и появилась Аллегра. Все произошло так неожиданно, сразу после гибели Бомона, когда Нэйпир собирался уезжать. Она оставалась здесь, пока не родила, а потом уехала.

— Бедная Аллегра!

— Я как раз вернулась и взяла на себя заботы о ней. Меня это устраивало, потому что и Алиса была при мне.

— Да, — с сочувствием произнесла я.

— А теперь она снова здесь… и может доставить кучу неприятностей, если мы не позволим цыганам остаться. Может, все бы и ничего. Они никогда не остаются надолго. Но эта ужасная, всюду сующая свой нос женщина может все испортить. Знаете, мне иногда кажется, что ей нравится доставлять неприятности.

В эту минуту миссис Линкрофт выглядела действительно встревоженной: она нахмурилась, опустив глаза и закусив губы.

Вернулась Алиса; лицо ее слегка порозовело, а глаза сияли.

— Он все съел, мама, и сказал, что очень вкусно и только ты все умеешь так приготовить.

— Тогда ему действительно лучше.

— Благодаря тебе, мама, — сказала Алиса.

— Садись за стол, моя девочка, — сказала миссис Линкрофт, — а я подам.

Мне было удивительно приятно видеть, как эти двое любят друг друга.


Сэру Вильяму стало лучше, потому что на следующий день она радостно сообщила, что он хочет послушать музыку. О пожаре ему не рассказывали. “Незачем его расстраивать”, — сказала миссис Линкрофт, и я согласилась. После того несчастного вечера, когда я играла “Пляску смерти”, я больше не была в этой комнате, не знаю, почему. Любое напоминание о том дне могло бы еще больше огорчить его. Однако то обстоятельство, что он попросил меня сыграть, являлось хорошим признаком.

— Что-нибудь легкое и спокойное, из того, что вы играли раньше, — попросила миссис Линкрофт. — Сам он еще пока ничего не может выбрать. Но вы ведь знаете.

— Думаю, Шуман подойдет, — сказала я.

— Уверена, вы правы. Только не очень длинное…

Я немного нервничала, памятуя тот предыдущий случай, но, начав играть, сразу же почувствовала себя лучше. Через полчаса, отвернувшись от фортепьяно, я с испугом поняла, что в комнате еще кто-то есть — спиной ко мне стояла женщина в черной кружевной шляпке, украшенной розами. Она рассматривала портрет Бью, и на секунду мне в голову пришла безумная мысль, что это — мертвая Изабелла. Затем раздался смех, и я увидела лицо Сибиллы.

— Я напугала вас, — прошептала она.

— Если бы вас увидел сэр Вильям, — сказала я, согласившись, — он…

Она покачала головой.

— Он совершенно не встает с кресла. Да ведь это ваша игра вызвала у него удар.

— Я играла только то, что мне дали.

— О, я знаю, знаю. Я ведь и не обвиняю вас, миссис Верлен. — Она засмеялась. — Так вы и в самом деле решили, что своей игрой вызвали из могилы мою свояченицу? Признайтесь же.

— Вы сами хотели, чтоб я так решила, не правда ли?

— Нет, конечно, нет. И в мыслях не было пугать вас. Я об этом просто не думала, а шляпку надела потому, что собиралась в сад. Но пришла сюда. Вы не слышали меня, были совершенно поглощены музыкой. Но теперь все в порядке. Я вас не напугала, нет? Знаете, а вы очень спокойны, несмотря на то, что случилось в домике. Вы похожи на миссис Линкрофт. Но ей-то приходится сохранять хладнокровие, потому что она боится выдать себя. И вы спокойны по той же причине?

— Я не совсем понимаю…

— В самом деле? Вильям сейчас спит, так что он в полной безопасности. Ваша музыка погрузила его в сон. “Музыка обладает способностью смягчать жестокие души”. Сейчас он уже не жесток, но он был таким когда-то. Пойдемте в мастерскую, я хочу кое-что показать. Я начала писать ваш портрет.

— Очень мило с вашей стороны.

— Мило! Я совсем не милая и делаю это не из добрых побуждений, а потому, что вы становитесь… частью дома. Я вижу.

— Я пришла сюда играть для сэра Вильяма.

— Но он же спит. Пойдите и убедитесь сами.

Я подошла к двери и заглянула в его комнату. Она оказалась права: он крепко спал.

— Если вы сейчас опять начнете играть, можете его разбудить.

Она положила мне на запястье свою руку… маленькую ручку с длинными тонкими артистичными пальцами; на одном из них когда-то было кольцо, которое она швырнула в море.

— Пойдемте же, — ласково уговаривала она меня. Я согласилась.

В студии я сразу же узнала на портрете себя, хотя он меня несколько удивил. Неужели я в самом деле выглядела такой невозмутимой, светски-сдержанной, какой она меня изобразила? Черты лица без сомнения мои: слегка вздернутый нос, большие глаза и густые темные волосы. Даже искорка романтизма, которым Пьетро не переставал меня дразнить, просвечивала в глазах. Но в женщине на портрете ощущалась какая-то мудрость, которой я не обладала в жизни.

Она наблюдала за моим смущением с какой-то злой радостью.

— Вы узнаете! — она как будто обвиняла меня.

— Да, конечно. В том, кто изображен, сомневаться не приходится.

Она склонила голову набок и посмотрела своим острым взглядом.

— Знаете, — сказала она, — а вы начинаете меняться. Это дом так действует на вас. Он на всех как-нибудь действует. Дом ведь — живое существо, согласны, миссис Верлен?

Я ответила, что не представляю, как это может быть, если он сделан из кирпича и раствора.

— Вы намерены притворяться дурочкой, я знаю. Дома — живые. Подумайте только, сколько они видели. Восторги, трагедии… — Ее лицо сморщилось. — Эти стены помнят, как я плакала, пока не выплакала все слезы… а потом они видели, как я возрождалась, как птица-феникс, и снова нашла свое счастье, в своих работах. Вот что иногда происходит с великими художниками, миссис Верлен. А я — художник… и не только по краскам. Сибилла! Так меня окрестили родители. Знаете, что это означает “прорицательница”?

Я сказала, что знаю.

— Что ж, я наблюдаю и узнаю… и становлюсь мудрее. Эта миссис Рендолл… думаю, я и ее напишу. Но она слишком понятна, не правда ли? Каждому понятно, что она такое. Другие гораздо менее понятны. Эти Линкрофты, например. О, в ней много чего скрыто. А сейчас она обеспокоена… Я чувствую. Она-то думает, я ничего не замечаю. Но ее выдают руки. Они хватают вещи и снова кладут их. За лицом-то она следит… хорошо научилась скрывать свои чувства. Но у каждого есть мелочи, которые его выдают. У Эми Линкрофт — руки. Она боится. Она живет в страхе. У нее есть тайна… мрачная тайна, и она очень напугана. Но она сжилась со своим страхом и думает, что знает, как держать его в узде. Но меня ведь не напрасно назвали Сибиллой, я-то вижу и знаю.

— Бедная миссис Линкрофт. Уверена, она очень хорошая женщина.

— Вы видите то, что на поверхности. Вы — не художник. Вы — только музыкант. Но мы пришли сюда не для того, чтобы говорить о миссис Линкрофт, верно? Линкрофт! Ха-ха-ха! Мы пришли, чтобы поговорить о вас. Вам нравится этот портрет?

— Уверена, он достоин всяческих похвал.