— Я все понимаю.

— Надеюсь, понимаете также, что мне совершенно не хочется, чтобы ваше имя склоняли… особенно сейчас.

— А зачем его склонять? — спросила я довольно резко.

— Своими дурными мыслями… злым шепотком люди могут запачкать любую репутацию. Я должен доказать вам, да и всем остальным, что не имею отношения к исчезновению Эдит… по крайней мере, прямого.

— Вы хотите сказать, что косвенно все-таки виноваты в этом?

— Полагаю, да. Бедное дитя — а именно такой она и была — боялась меня. Все это видели и понимали. Вот потому меня и… заклеймили как убийцу Эдит.

— Не говорите так.

— А почему, если они правы? Думаю, вы первая согласитесь со мной, — полезно время от времени говорить правду. Я объясняю вам, почему следует приберечь свое сочувствие до лучших времен. Можете спросить совета у кого угодно, и вам скажут то же самое. Станут уверять, что попусту растрачиваете свое сострадание. И даже более того, станут предостерегать. Подумайте о том, что обстоятельства против меня. И разумно ли так долго находиться со мной в этой нечестивой часовне?

— Да будьте же серьезны! Ведь ситуация весьма серьезна.

— И я серьезен, как никогда. Вы в опасности. Вам, моя прекрасная, сдержанная вдовушка, грозит большая опасность.

— Какая и от кого?

— Вы действительно хотите знать?

— Разумеется.

Вместо ответа он повернулся и мягким движением обнял меня, прижав к себе так сильно, что я ощутила биение его сердца, а он, наверное, чувствовал мое. Лицо его прижалось к моему виску. Я думала, он поцелует меня, но он этого не сделал. Он просто держал меня в тесном объятии, а я не протестовала, потому что единственным и совершенно непреодолимым моим желанием было оставаться вот так с ним, как можно дольше.

Наконец я произнесла:

— Это… неразумно.

Тогда он горько рассмеялся и ответил:

— Именно это я и пытаюсь сказать. Весьма неразумно. Вы хотели узнать, почему вы в опасности, вот я и объяснил.

— И хотите меня от этой опасности уберечь?

— О нет. Я-то как раз хотел бы завлечь вас в нее прямиком. Но я, знаете ли, порочен. Мне хотелось бы, чтобы вы сами направились к этой опасности… зная о ней… видя ее… чтобы сами ее избрали.

— Вы говорите загадками.

— Загадками, ответ на которые мы оба хорошо знаем. — Можно и так выразиться. Я хотел бы сейчас высказать свои намерения, которые едва ли можно назвать честными. Давайте посмотрим в лицо действительности. Я убил брата…

— Настаиваю на соблюдении точности, — сказала я. — Вы застрелили брата случайно.

— …Когда мне было семнадцать. Из-за этого моя мать покончила с собой. Итак, на моей совести две смерти.

— Не согласна. Вас нельзя винить в этом.

— Милый защитник, — сказал он. — Милый вы мой, пылкий защитник. Там, в Австралии, как же мне хотелось вернуться домой… но, вернувшись, я понял, что желал невозможного. Я мечтал о том доме, каким он был до катастрофы. А как он переменился! Меня женили. Именно для этого, оказывается, я вернулся. Жена моя была ребенком… перепуганным ребенком, боявшимся меня, и я не виню ее. Она любила кого-то другого. Что могло получиться из такого брака. Едва женившись, я начал задумываться, а не лучше ли для всех было бы, останься я на ферме.

— Но вы любите Ловат-Стейси!

Он кивнул.

— Это ваш дом… здесь ваши корни.

— И лишиться их нелегко. Однако почему, интересно, я делаю за вас вашу работу — защищаю себя сам? Именно этого я делать и не должен. Меня нельзя защищать. Я застрелил брата. Такое забыть невозможно.

— Но вы должны…

— Пожалуйста, не настаивайте. Вы… лишаете меня силы духа. Еще никто и никогда не пытался сделать из меня героя.

— Я пытаюсь сделать из вас героя? Уверяю, у меня и в мыслях этого не было. Просто хочу, чтобы вы реально взглянули на вещи и поняли, как бессмысленно лить слезы над трагедиями прошлого, тем более, если это случайность, которая могла произойти с кем угодно.

— Ну нет, — заявил он. — Разве это могло произойти, например, с вашим приятелем Годфри Уилмотом?

Я была обескуражена, и он это понял. Все-таки как глубоко мы понимали друг друга!

— Такое могло произойти с кем угодно, — настаивала я упрямо.

— А вы слыхали, чтобы это случалось еще с кем-нибудь, кроме меня?

— Нет, но…

— Вот именно что нет. А тут возникает Годфри Уилмот, весьма подходящий молодой человек, который может предложить так много. Возможно, уже и предложил и к нему отнеслись благосклонно.

— Очень жаль, что на свете так много людей, склонных к скоропалительным выводам.

— Из этих слов, очевидно, следует, что официальной помолвки еще не было.

— До чего же неприятно, когда все вокруг пытаются выдать тебя замуж за человека, с которым ты всего-навсего в дружеских отношениях.

— Людям нравится считать себя пророками.

— Да и пусть их, лишь бы меня оставили в покое со своими пророчествами.

— Вы никогда не думали о втором браке? Это потому, что все еще думаете о своем прежнем муже. Но вы уже изменились, — добавил он ласково. — Я замечаю перемены. Знаете, вы стали чаще смеяться и, по-моему, обрели стимул к жизни. Это Ловат-Стейси дал его вам.

Я промолчала, и он продолжал:

— Как же вы могли так долго заботиться о нем, если столь быстро позабыли?

— Позабыла! — воскликнула я пылко, — я никогда не забуду Пьетро.

— Но ведь уже готовы строить новую жизнь. Или его призрачная тень и там останется с вами… третьим? Он ведь с каждым годом будет становиться все совершеннее. И никогда не состарится. Кто же сможет с ним соперничать?

Я вздрогнула и сказала:

— Ночью уже холодно. У меня, похоже, совсем промокли ноги.

Он наклонился и снял туфлю с ноги, задержав ее в руке.

— Надо было надеть что-нибудь поплотнее, а не эти тапочки.

— Времени не было. Очень хотелось поймать “привидение”.

— Вы решили узнать, кто задался целью не позволить смерти брата стереться из памяти людей?

— Именно.

— Вы очень любопытная молодая особа.

— Боюсь, вы правы.

— Такая порывистая!

— И это верно.

— Однажды в вас уже возникал порыв. Возможно, придется пережить еще один. — Он надел туфлю мне на ногу. — Вас слегка знобит. Это из-за прохладного воздуха? Вот о чем хотел бы я знать. Однажды вы приняли решение, и с общепринятой точки зрения оно было глупым: отказались от своей карьеры… ради мужчины. Поступив так, вы, наверное, потом пережили немало душевных мук. Да?

— Нет.

— И вам не пришлось бороться с собой?

— Нет.

— Неужели считали это свое решение правильным… и единственным?

— Да.

— Но теперь жалеете об этом?

— Я ни о чем не жалею.

— Однажды вы приняли очень смелое решение, — он говорил почти горестно. — Интересно, рискнули бы еще раз?

— Не думаю, что сильно изменилась.

— Возможно, мы узнаем, насколько вы изменились. Но я рад, что ни о чем не жалеете. Те, кто сожалеет о прошлом, часто, в действительности, жалеют самих себя, а такая жалость — малопривлекательное качество. Я стараюсь ее избегать.

— Что ж, вы преуспели.

— Боюсь, иногда мне все-таки бывает жаль себя. И тогда я говорю себе: “Все могло быть по-другому, если бы…” А с тех пор как вы появились здесь, повторяю все чаще. У нас появилось так много общего, — сказал он. — Эдит, бедняжка Эдит… ее смерть оказала гораздо большее влияние, чем ее жизнь.

— Смерть, — переспросила я резко.

— Я думаю о ней как о мертвой. Ага, в вас сразу заговорили подозрения. Вы сомневаетесь! А еще недавно… Хотя нет, вы сомневаетесь именно так, как мне нужно. А я хочу однажды сказать себе: несмотря на все ее сомнения… Тогда увидите, что это было ослепление, уже испытанное вами однажды.

Я торопливо прервала его:

— Должна признаться, что слышала вашу ссору с отцом… частично. Я слышала, как он говорил, что намерен отослать вас.

— А я ответил, что не собираюсь уезжать.

— А через некоторое время я случайно сыграла пьесу, которую кто-то подложил в выбранные им ноты.

— И вы думаете, что это — я.

— Только если сами признаетесь.

— Тогда я признаюсь, что не делал этого. И вы мне верите?

— Да, — ответила я. — Я верю.

Он взял мою руку и поцеловал.

— Пожалуйста, — сказала я, — прошу вас, всегда говорите мне правду. Я намерена помочь вам и должна знать правду.

— Вы делаете меня исключительно счастливым, — сказал он, и я была глубоко тронута его словами, а еще больше — тоном; такого проникновенного, мягкого голоса я у него никогда не слышала.

— Вот именно этого я хочу, — ответила я порывисто и торопливо добавила: — Мне пора возвращаться.

Я уже повернулась, чтобы уйти, но он подошел ко мне и неожиданно сказал:

— Между нами всегда была связь. Обоих не отпускает прошлое. Я убил брата, а вы любили — неразумно и слишком сильно.

— Не считаю, что любить — неразумно и что можно любить слишком сильно.

— Значит, вы не согласны с поэтом?

— Не согласна. Уверена, нельзя слишком сильно любить… слишком много отдать… потому что самая большая радость в жизни — любить и отдавать.

— Больше, чем любить и получать?

— Да, уверена.

— Тогда, вы, наверное, были счастливы.

— Была.

Мы шли по лугу, а впереди неясно вырисовывался сад.

— Итак, — заключила я, — привидения мы не обнаружили.

— Нет, — ответил он, — но, возможно, обнаружили что-то гораздо более важное для нас обоих.

— Спокойной ночи.

Я оставила его стоять, а сама поскорее вошла в дом.

Глава пятая