— Сильвия, не будь ребенком, — с упреком сказала Аллегра.

— Не следует заставлять мисс Клент ждать, — сказала Алиса и тут же пояснила мне: — Мисс Клент хочет сегодня же раскроить нам платья.

— Ах, Боже мой, — вздохнула Аллегра. — Как жаль, что я взяла этот лилово-малиновый цвет. Яркое бордо было бы куда лучше.

— Я же тебе говорила, — мягко упрекнула ее Алиса. — Но в любом случае, не стоит задерживать мисс Клент.

И они убежали, оставив нас с Годфри обсуждать его последние выводы относительно мозаик.


— Алиса написала рассказ о мозаике, — объявила Аллегра. — По-настоящему хороший.

— Ну что ж, весьма похвально, — сказала я. — Хотя бы этот ты должна показать мне, Алиса.

— Пока я им не удовлетворена.

— Но Сильвии и Аллегре ты его уже прочла.

— Потому что проверяла на них, какое он производит впечатление. И, потом, они же еще дети… А взрослые более критически отнесутся к моим сочинениям, правда?

— Почему ты так решила?

— А разве не так? У них гораздо больше жизненного опыта, а нам еще так многому надо учиться.

— Значит, ты не покажешь мне этот рассказ?

— Ну почему же, покажу… когда-нибудь… когда буду им совсем довольна.

— Он о человеке в зыбучих песках, — сказала Аллегра.

Алиса вздохнула и осуждающе взглянула на Аллегру, которая только сердито повела плечами.

— Я думала, ты им гордишься, — сказала она.

Алиса сделала вид, что не слышит, и обратилась ко мне.

— Он о римлянах, — начала она. — Если кто-то совершил проступок, его бросали в зыбучие пески, которые медленно поглощали его, пока он совсем не тонул. Все происходило о-о-очень медленно. Именно в этом состоял смысл казни. Некоторые пески быстро засасывают, а эти — медленно… мучения удлиняются. Пески надвигаются и захватывают жертву постепенно… она не может выбраться. Вот так римляне использовали зыбучие пески в качестве орудия казни преступников. Это была хорошая кара. А в моем рассказе человек составляет мозаику, на которой изображает себя, как его затягивают зыбучие пески… задолго до того, когда это на самом деле с ним должно произойти. Вы сами видите, это, что называется, утонченная пытка. Гораздо более мучительная, чем просто утопить в зыбучих песках… делая мозаику, художник ведь все время представлял, что с ним произойдет по окончании работы. Но именно благодаря своему воображению он сумел выполнить мозаику так замечательно… лучше, чем кто-нибудь другой, кого это не касалось.

— Алиса, какие мысли к тебе приходят!

— Вы считаете, это хорошо? — озабоченно спросила она.

— Разумеется, если только твое воображение не заводит тебя слишком далеко. Лучше бы ты писала о чем-нибудь приятном.

— Да, — ответила Алиса, — понятно. Но ведь надо быть правдивой, не так ли, миссис Верлен? Я хочу сказать, не следует закрывать глаза на действительность.

— Разумеется, нет, но…

— Я подумала, что если бы римляне размышляли только о приятном, они не стали бы делать эти мозаичные картины, верно? Вряд ли приятно быть затянутым в зыбучие пески. Они так мерзко содрогаются, когда засасывают человека, что я и сама содрогалась, когда представляла себе и описывала все это. Да и девочки тоже, когда я им читала. Но я постараюсь направить свое воображение в более приятное русло.


Выйдя из своей комнаты, я наткнулась на Сибиллу, будто подстерегавшую меня снаружи.

— А, миссис Верлен, — произнесла она, словно меньше всего ожидала, что из комнаты выйду именно я. — Как приятно видеть вас снова! По-моему, в последний раз мы виделись очень давно. Но вы так заняты в последнее время.

— У меня много уроков, — ответила я небрежно.

— А я не это имела в виду, — она заглядывала в мою комнату горящими от любопытства глазами. — Я хочу поговорить с вами.

— Тогда, может быть, окажете любезность и зайдете?

— Очень мило с вашей стороны.

На цыпочках, осторожно и тщательно, она обошла всю комнату, как будто мы сообщницы в заговоре.

— Славно, — удовлетворенно заметила она. — Очень славно. Думаю, вы были счастливы здесь, миссис Верлен. И вам будет жаль отсюда уехать.

— Разумеется… если придется.

— Я видела вас со священником. Полагаю, многие сказали бы, что он очень красив.

— Полагаю, да.

— А вы сами, миссис Верлен? — От ее лукавой манеры говорить намеками мне становилось неуютно.

— Да-да, я тоже так полагаю.

— Я слышала, его вскоре ожидает счастливая жизнь. Что ж, этого следовало ожидать. У него хорошие связи. Он далеко пойдет. Хорошая жена — как раз то, что ему нужно.

Очевидно, она заметила раздражение, мелькнувшее на моем лице, потому что не замедлила сказать:

— Я вообразила себе… На самом деле я бы не хотела, чтобы вы уезжали. По-моему, вы уже стали частью этого дома.

— Благодарю.

— Ну что вы. Каждый из нас так или иначе — часть своего дома. Даже люди вроде Эдит, не отличающиеся большой индивидуальностью, бедняги… да и она, несчастное дитя, все же оказала влияние на наш дом… и немалое.

Я пожалела, что пригласила ее зайти. Из коридора было бы легче сбежать от нее.

— Ну и, разумеется, — продолжала она, — это ведь ваша игра до такой степени взволновала Вильяма, что он расхворался.

Я сказала с уже нескрываемым раздражением:

— Повторяю, что играла только приготовленные мне ноты.

Ее глаза неожиданно засверкали — этакими голубыми острыми огонечками, выглядывающими из морщинок.

— Ну да, ну да… но кто же подложил именно эту пьесу, как вы думаете, миссис Верлен?

— Сама хотела бы это знать.

Сибилла замерла на мгновенье, и я поняла: сейчас она наконец скажет то, с чем пришла ко мне.

— Я помню тот день, когда она умерла…

— Кто? — спросила я.

— Изабелла. Она играла весь день. Это была новая пьеса. Она как раз только получила ее фортепьянную обработку. “Пляска Смерти”. Сначала она просто напевала, без музыки, и мелодия звучала так сверхъестественно… “О пляска Смерти!” — мурлыкала она. А потом начала играть и все время, пока играла, думала о смерти. А потом взяла ружье и ушла в лес. Вот почему он не может слышать этой пьесы. И сам никогда бы не поставил ее вам, миссис Верлен. Это сделал кто-то другой.

— Интересно, кто? — Она засмеялась и я спросила: — Вы знаете?

Она опять закивала, как болванчик.

— О да, миссис Верлен, конечно, знаю.

— Это был кто-то, желавший расстроить сэра Вильяма… вызвать потрясение. А он больной человек!

— Да что вы! — сказала она. — А зачем же он тогда притворялся этаким добродетельным знатоком музыки? Он совсем не такой, и не был никогда таким. Это я могу вам сказать. Так что почему бы ему и не испытать потрясения?

— Но оно же могло убить его. Его нельзя расстраивать.

— А вы думали, что это был Нэйпир. Они повздорили, и он пригрозил Нэйпиру, что снова отошлет его. Вообразите только! Нет, надо было с подобными волнениями кончать. Почему это Нэйпир должен уезжать? Почему это сэр Вильям позволяет себе так долго притворяться хорошим человеком? Нет, пора настала…

— Мисс Стейси, — сказала я, — неужели это вы подложили мне ноты?

Она пригнулась, как нашкодивший ребенок, и кивнула.

— Ну, теперь-то вы понимаете, — сказала она, — что не должны слишком плохо думать о Нэйпире?

Она безумна, подумала я, и опасна в своем безумии. Но сейчас я была уже рада, пригласив ее к себе. По крайней мере, хоть в этом он не был виноват.


Я не переставая думала о мозаике и не могла отделаться от мысли, что мы наткнулись на что-то важное. Снова и снова я приходила на развалины и бродила там, думая о Роме, пытаясь вспомнить, что она мне рассказывала. И однажды встретила там Нэйпира.

— Вы снова стали приходить сюда, — сказал он. — Я так и думал, что встречусь с вами.

— Значит, вы меня видели?

— Часто.

— И разумеется, втайне от меня? Неприятно, знаете ли, когда за тобой потихоньку наблюдают.

— Ничего неприятного в этом быть не должно, — отпарировал он, — если вам нечего скрывать.

— А многие ли из нас так добродетельны, что им нечего скрывать?

— Речь совсем не о добродетели. Можно заниматься честным и даже почетным делом, которое требует… скажем, некоторой анонимности. И в этом случае, конечно, неприятно, если за тобой начнут наблюдать.

— Например…

— Например, приехать инкогнито в какое-нибудь место, чтобы разгадать тайну исчезновения сестры.

— Так вы знали!

— Выяснить это не составляло большого труда.

— Как давно?

— Сразу после вашего приезда сюда.

— Но…

Он рассмеялся.

— Я же сказал, это было совсем нетрудно. Очень хотелось узнать о вас как можно больше, а знаменитый муж значительно упростил все дело. Знаменитый муж, да и сестра, достаточно известная в определенных кругах… Так что, надо признать, задача оказалась несложной.

— Почему же раньше не сказали мне об этом?

— Это бы сильно смутило вас, да и к тому же я предпочитал, чтобы вы сами сознались, кто вы.

— Но если бы я созналась, мне не разрешили бы приехать сюда.

— Сказать надо было только мне, и никому больше.

— И что же вы теперь намерены делать?

— То же самое, что и до сих пор.

— Вы сердитесь на меня?

— Зачем бы я стал вдруг сердиться на вас, если я с самого начала все знал.

— Вы посмеиваетесь надо мной?

— Я восхищаюсь вами.

— За что?

— За то, что приехали сюда… за то, что так любили свою сестру, что ради нее смогли не отступить перед грозящей вам опасностью.

— Опасностью? Какая же опасность могла мне грозить?

— Тем, кто пытается выяснить, что произошло с возможной жертвой убийства, часто грозит опасность.