Как же намеревались поступить с Алисой?

Когда ее привели из пещер обратно домой, она приняла свой обычный покорно-кроткий вид. Мне бесконечно было жаль миссис Линкрофт, которая походила на сомнамбулу.

Удивительно, что именно мне она рассказала свою историю. Доктор велел мне отдыхать и в этот день и на следующий из-за перенесенного нервного потрясения; я лежала в постели, когда эта странная женщина проскользнула в комнату и села рядом.

— Миссис Верлен, — начала она, — что я могу сказать? Моя дочь пыталась убить вас… дважды.

— Не расстраивайтесь так, миссис Линкрофт. Теперь-то я в безопасности.

— Это я виновата, — сказала она. — Только я одна во всем виновата. Что сделают с моей маленькой Алисой? Нет, ее не накажут. В этом нет ее вины. Меня, и только меня нужно обвинять во всем.

Она ходила по моей комнате — странная, туманная фигура в длинной серой юбке и шифоновой блузке с широкими рукавами на манжетах.

— Ведь я — убийца. Я, миссис Верлен… не Алиса.

— Миссис Линкрофт, прошу, не надо так отчаиваться. Случившееся, конечно, ужасно, но врачи знают, что делать с Алисой. Где она сейчас?

— Спит. У нее был странный, не сообразующийся с обстоятельствами вид, когда ее привели домой. Она вела себя так, словно ничего не случилось. Она была такой мягкой… нежной… как всегда.

— С Алисой произошло что-то ужасное.

— Я знаю, — откликнулась она. — Я знаю, что произошло с моей дочерью.

— Вы знаете?

— Она хотела жить здесь всегда, в этом доме; для нее так важно было считаться дочерью сэра Вильяма… она хотела, чтобы все принадлежало ей.

— Разве такое возможно?

— Она никогда не смирится с поражением. Даже сейчас… она не принимает его, ведет себя как ни в чем не бывало, словно… надеется со временем убедить и всех нас в этом.

Миссис Линкрофт замолчала на минутку, а потом продолжала:

— Сейчас я должна рассказать правду. Другого выхода нет. Быть может, мне следовало сделать это еще много лет назад. Но я хранила свою тайну. Я крепко ее хранила, так что никто не узнал. Ни одна душа… и тем более — Алиса. Я понимала, как важно, чтобы никто не узнал, и не столько ради себя самой, сколько ради нее. Но вам ведь надо отдыхать. Пожалуй, мне не стоит рассказывать. Вас это только расстроит. Такая история расстроит любого.

— Нет, нет, миссис Линкрофт, пожалуйста, рассказывайте. Я очень хочу знать.

— Вы уже слышали, что сэр Вильям был моим любовником, что молодой девушкой без гроша за душой я приехала сюда и стала компаньонкой его жены. Вы знаете и о наших отношениях, и о смерти Бью, и о том, что вскоре леди Стейси застрелилась. Так вот, цыганка сказала правду. Это произошло из-за нас… сэра Вильяма и меня. Однажды она нас застала, и горе ее, и без того безмерное из-за смерти Бью, стало для нее просто невыносимым. Когда она умерла, я уехала. Мы решили, так лучше. Я была очень несчастна. Не оставалось сомнений, что сэр Вильям никогда не захочет моего возвращения, да и сама я была потрясена трагедией, в которой мы оба виноваты… а я только напоминала бы ему об этом. Долгие годы он пытался убедить себя, что она покончила с собой из-за тоски по Бью, но в глубине души всегда знал, что это неправда. Его неверность оказалась той последней каплей, которая переполнила чашу ее безмерного горя. Но сэр Вильям старался заставить себя поверить, что все произошло только из-за смерти Бью. Он обвинил Нэйпира и всякий раз напоминал ему о том, что тот совершил. Дошло до того, что он видеть не мог Нэйпира. Чтобы не обвинять самого себя, он во всем обвинил Нэйпира. Люди часто ненавидят тех, к кому были несправедливы.

— Это правда, я знаю, — заметила я. — Бедный Нэйпир.

— Нэйпир знал об этом. Но он не мог смириться с тем, что убил своего любимого брата, и, казалось, даже хотел, чтобы его обвинили. Как вы знаете, он принял на себя ответственность за рождение Аллегры.

— Побуждения человеческие скрыты от глаз… их так трудно понять.

Она кивнула и продолжала:

— Меня страшило будущее. Я понимала, что придется искать другую работу. Но сперва решила немного отдохнуть. — Она задрожала; было видно, что ей стоит огромных усилий продолжать. — Я встретила человека. Он был обаятелен, привлекателен… я привязалась к нему… а он ко мне. Он говорил о браке, и всего через две недели мы стали любовниками. Однажды он оставил меня в меблированных комнатах, где мы жили, сказав, что вернется домой в Лондон и в течение недели пришлет за мной. Пожениться мы собирались там. Но его арестовали, и тогда я узнала, что мой любовник был маньяк-убийца, жертвами которого стали уже три женщины. Он сбежал из Бродмура. В момент просветления он казался совершенно нормальным человеком. Я поняла, что не арестуй его полиция, через некоторое время он убил бы и меня. Может, это было бы к лучшему. Когда все выяснилось, надежды мои разбились вдребезги. Съехав тайком из меблированных комнат, я попыталась затеряться в Лондоне. А потом обнаружила, что беременна. Ребенком “Джентльмена” Террола.

Я затаила дыхание. Теперь понятно, почему она так расстроилась, увидев в газете объявление о его побеге, и почему вздохнула с облегчением, когда сообщили о поимке. Этот человек… отец Алисы!

— Я была в отчаянии, — продолжала она. — Что бы вы сделали на моем месте, миссис Верлен? Скажите. Я была одна в целом мире… беременна ребенком безумца. Что я могла сделать? У меня появился план. Я написала сэру Вильяму и сообщила, что жду ребенка… его ребенка. Обмануть его оказалось легко, прибавив Алисе полгода. Он посылал мне деньги, достаточную сумму, чтобы справиться с трудностями. А когда Алисе исполнилось два года, я вернулась сюда уже как миссис Линкрофт, вдова с ребенком, и в этом качестве пребываю до сих пор.

— О миссис Линкрофт, как мне вас жаль.

Она тихо покачивалась взад-вперед:

— Сколько же трагедий мы прячем за своими масками, — бормотала она. — Каждый строит для себя убежище и старается укрыться от невзгод, но… скользкий камешек есть в каждом крылечке.

— Но что ждет вас впереди?

— Кто знает, — ответила она. — Думаю, ее заберут у меня. Ведь я должна рассказать им правду. Бедное мое дитя… Она была так похожа на него… Я всегда находила общее… Он был таким же мягким. Уверена, он хотел быть добрым.

Я смогла лишь с трудом выдавить из себя слова сочувствия, не в состоянии больше ничего предложить.

— Что с нами будет? — продолжала бормотать она. — Что же с нами будет дальше?

Для себя этот вопрос Алиса решила по-своему.

Через день после возвращения из пещер она исчезла. Ее маленькая комнатка оставалась такой же аккуратной, как всегда, постель убрана, покрывало отглажено, все в порядке разложено по ящикам. Но самой Алисы не было.

Я знала, где она. Алиса слышала, что сэр Вильям — ей не отец и ей придется уехать, чего она не могла себе даже представить. Она твердо решила остаться в Ловат-Стейси навсегда, так и не смирившись с тем, что дом не был ей родным по праву.

Алиса всегда любила драматические эффекты. У зыбучих песков она бросила свой носовой платочек с аккуратно вышитой в уголке буквой “А”.

Я представила себе, как она стоит там, держа в руке свечу. Теперь она навсегда похоронена в той земле, которая, по ее представлениям, должна принадлежать ей.

Все изменилось. Между новой и старой жизнью пролегла бездна, которую невозможно перешагнуть. Прошлое мертво, а будущее — полно биения и трепета жизни. Смерть, подходившая ко мне так близко, что я ощутила на лице ее леденящее дыхание, заставила меня понять по меньшей мере одно: я хотела жить, отчаянно хотела жить и строить счастливое будущее, запрятав руины старого до такой степени глубоко, чтобы казалось, что их оно не могло потревожить.

Моего решения ждали двое. Один — обаятельный, сдержанный, несколько холодноватый, уверенный в себе и в своем месте в жизни. На другом жизнь оставила рубцы. С Годфри всегда можно быть спокойной, с Нэйпиром — нет.

Когда я нуждалась в них, оба оказывались рядом, после пожара заботились обо мне, каждый по-своему, но оба любили меня. Годфри — нежно, мягко, спокойно, я бы даже сказала, бесстрастно. Возможно, он сознательно выбрал меня, потому что видел во мне подходящую себе жену. Любовь Нэйпира была яростной, отчаянной, собственнической.

“Выходи за Годфри, — подсказывал мне разум. — Прямо сейчас уезжай отсюда и забудь свои кошмары. Живи в достатке и ласке, воспитывая детей, в спокойствии и без забот.”

“Нет, — противоречило сердце. — Ты уже принадлежишь этому дому, этим местам, хотя с тобой останутся и кошмары, и воспоминания, и всякие демоны, твои и его, с которыми вам предстоит бороться. Не ошибался Пьетро, когда посмеивался над тобой за склонность подчиняться зову сердца.”

И однажды Нэйпир — другой, свободный человек — подошел ко мне и, взяв мои руки в свои, сказал:

— Я вижу, ты собираешься выйти замуж за Годфри, обосноваться в каком-нибудь сельском приходе и дожидаться, пока он станет епископом. Но ты этого не сделаешь. — И рассмеялся. И я тоже рассмеялась.

— Ты собираешься сделать большую глупость, Каролина. Все тебе скажут, что ты — глупышка.

— Не все, — ответила я.

И тут уж меня покинули сомнения: в подобной борьбе мое сердце всегда выходило победителем.


— А ты, черноволосая, как я погляжу, любишь цыган. Сказать почему? Ты и сама почти цыганка.